За партизан – «Но только тс-с!.. Только это большая тайна! Вы меня понимаете?..» – и подпирающий дверной проём Хуан.

Несмотря на внешнее лощёное негодяйство, однажды что-то сдвинулось в Хуане и начал чернокожий мачо в свободное от пацанских подвигов время почитывать запрещённые книжки да о всеобщем счастье фантазировать. Свобода, равенство и так далее. Но главное, разумеется, свобода. Воля!

В кукурузу новообращённый борец за правое дело не подался, счёл нецелесообразным. Остался в Санта-Кларе секретным связным. И даже трахаться с кем попало вроде бы перестал, постоянную подругу завёл – Кончиту то есть. Якобы прикрытие отрабатывать. Типа он теперь человек семейный, обременённый, к политике индеферентный… Считается, что о том, что Хуан связан с партизанами, никто не знает. Даже Кончита не догадывается. Или притворяется, что не догадывается. Сам Хуан – чернокожий красавец утвердительно кивнул от дверного проёма в смысле, что так оно и есть – свою связь с герильей маскирует. Даже когда гёрл-френда из хаты выперла, и то не раскололся. А ведь мог: так, мол, и так, действую по заданию, специальный агент Смит… Но нет, не раскололся. Конспирация потому что. Но ему-то, Папе, здесь доверяют, Мадридский фронт и всё такое прочее, и потому информируют как есть, без утайки.

Сдвинулся на революционной борьбе также местный аптекарь.

Всю жизнь аптекарь возился с припарками и микстурами, как умел, пользовал окрестных обывателей от свинки и от живота – и в политику, а уж тем более в политику экстремистскую, со стрельбой и засадами, не лез ни в самой малой степени. Был аптекарь человеком одиноким и робким, немногословным и от политических конфликтов неимоверно далёким. Канареек любил, их в аптеке с десяток сидело по жёрдочкам в самодельных клетках. Но вот однажды ночью – очевидцы, кстати, вспоминают, что стояла полная луна – тишайший поселковый фармацевт открутил голову лучшей канарейке, подпалил аптеку с четырёх углов и подался в кукурузу, имея при себе дюжину чистых рубашек, докторский чемоданчик с медикаментами и хирургическими инструментами и мешок собственноручно изготовленного в аптечной лаборатории динамита.

– Это… Ещё компьютер напоследок изрубил, – напомнил от двери Хуан.

– Ага, ещё компьютер, – небрежно подтвердил Учитель. – В говно изрубил. Топором…

Учитель плеснул в пластмассовые стаканчики дополнительно портвейна, почавкал колбасой с газеты и собрался продолжать. Однако рассказ был прерван происшествием. С улицы послышался шум мотора. Не форсированный рокот гусеничного «хорьха», а натужное гудение раздолбанной трёхтонки. «Едут», – сообщил Хуан, однако что кто-то едет, было и так понятно. С лязгом переключались передачи и нестройно, вразнобой доносилось:

Через две, через две зимы-ы,

Через две, через две весны-ы

Отслужу, отслужу, как надо, и вернусь!..

Грузовик оказался снаружи обшит на заклёпках листами кровельного железа, местами ржавого. Очевидно, в качестве брони. Броневая обшивка совершенно маскировала истинную природу мирной колхозной машины и делала грузовик похожим на бронепоезд или на старинный неуклюжий броневик, или, если точнее, не на настоящий бронепоезд или броневик, а на фанерную их имитацию, какие фанерные штуки выпускали тихим ходом впереди первомайских колонн. На демонстрациях сверху таких самоходных декораций стояли актёры в солдатской и матросской форме, символизируя собой торжество соответствующей идеи, а то и дядечка с накладной лысиной. Но это на демонстрациях. Здесь же сверху никто не стоял. Зато в амбразурах мелькали раскрасневшиеся солдатские физиономии, а над кабиной поверх прожектора торчало толстое рыльце пулемёта «максим».