Близнецы и Луханера Андрей Воротников

© Андрей Воротников, 2021

ISBN 978-5-0050-4616-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Эта книга начала складываться очень давно, а была закончена в начале 2014-го. Работа двигалась с огромными паузами, иногда в год или в два-три года, когда я забрасывал текст и не собирался возвращаться к нему снова. Первая часть была написана в феврале и в марте в спальном районе, в квартире на седьмом этаже панельного дома, и последние поправки я вносил тоже в марте, время от времени отрываясь от компа, чтобы полюбоваться штормовой пеной у мыса Сарыч. Я писал эту историю в столицах трёх государств, в избе на краю деревни, во всяких трудноописуемых местах. Понадобилось выстроить события в правильной последовательности. Законченный текст показался излишне растянутым, поэтому сократил его примерно на две трети, пожертвовав некоторыми эпизодами. После сокращения текст стал более цельным и понятным. В самом начале пользовался пишущей машинкой, уцелевшей от деда, после сменил несколько компьютеров. Чтобы не потерять сделанное – всё мерещилось, что компьютер сломается и написанное безвозвратно пропадёт, – скачивал получившиеся куски в первые годы на дискеты, потом на диски, а ещё потом на флешку. За время работы над книгой жизнь вокруг постепенно менялась, и понадобилось вернуться к началу текста, чтобы добавить некоторые реалии, обычные теперь и редкие некоторое время назад. Сотовым телефоном, к примеру, владел не каждый, Интернет был не настолько распространён, как теперь. Некоторые выводы и мысли оказались неверными, но их я менять не стал, несмотря на происходящие в различных странах события – пусть так и останется, в память о моей политической и неполитической наивности. Умер Азамат – замечательный товарищ, сталкер и художник. Таньша, благодаря усилиям которой во многом получилась эта книга, открыла агентство по организации праздников и приключений. Как только книга была закончена, события из неё стали происходить в масштабе целых народов.

Андрей Воротников

Посвящается Сьюзи

А что, в самом деле есть такой

писатель, которого тоже зовут Эрнест Хемингуэй?

Эд Макбейн

Ах ты, бесамэ, ах, Че Гевара!..

Тимур Кибиров

Говорят, там лето пахнет порохом и морем. Здесь по-другому – сухой травой и пылью. В тени акаций толчётся на привязи лошадь, неизвестно чья. В летний полдень развалиться с холодным пивом на центральной аллее и мечтать про путешествия на далёкие тропические острова. Чтобы красивая мулатка участвовала. Ну, и вообще, события там всякие с драками и погонями…

Визг рикошета, щепки из спинки парковой скамейки веером в стороны, прыжок назад поверх спинки и плашмя на заплёванную истоптанную землю – залечь, прижаться, слиться с ландшафтом. В этом спасение, шанс выжить, уцелеть, прожить ещё один день. Ещё день любить, дышать, мыслить, ещё день не умирать…

Гербер оценил бы прыжок назад через спинку скамейки из положения сидя в час сиесты, но Гербер мёртв, мертвее не бывает, десять кубиков метанола внутривенно ночью в душном номере районной гостиницы, шестнадцать комнат по коридору, сортир на всех постояльцев в дальнем конце, наследие самого прогрессивного социального строя; десять кубиков метанола внутривенно – это вам не буй собачий. Гербер мёртв и уже никогда ничего не оценит, не хмыкнет одобрительно, зачерпнув трубкой из кисета, такие вот пироги с котятами. Ну, ещё старинный дружок Билли Крюгер заценил бы. Билли расплылся бы в ухмылке на широкой роже и похлопал бы по плечу в знак одобрения: молоток, мол, парень, так держать, но Билли тоже мёртв, схлопотал Билли шальную пулю в песках пустыни, так и не успев, видимо, понять, откуда стреляли, может, и свои случайно приложились, поди проверь, в берберийских едренях дело происходило. Оба мертвы, отвеселились, в общем, и оценить быстроту реакции некому. Некому, и всё тут, и ничего поделать с этим уже нельзя, разве что самому постараться прожить по возможности подольше.

За себя, и за Гербера, и за Билли, а заодно уж и за этого засранца Скотти. Да уж, никуда не денешься – и за Скотти тоже, за друга-соперника Скотти.

Чередуя по обстоятельствам и по настроению виски и героин, Скотти долго не протянул, лечился во всяких клиниках, но после всё-таки загнулся в аккурат накануне собственной славы, ерунды не дотянул. Мечтал разбогатеть, завидовал богачам – яхты всякие, шикарные шмотки, кабаки, «роллс-ройсы» с «хаммерами», собственный дворец на Лонг-Айленде. Надуется, бывало, портером на лавочке в Центральном парке под самые гланды и давай разглагольствовать перед случайными собутыльниками, перед окрестной алкашнёй: «Вот когда разбогате-е-ею…»

Сам Скотти именовал своё всегдашнее состояние «душевной драмой творческой личности» и никак не иначе. И всё ждал богатства, вполне успешно спиваясь в этом своём ожидании грядущего запредельного бабла. Но – увы! – не судьба оказалась подняться на бабки, не успел друган Скотти разбогатеть, совсем пустяк не успел, так и помер бедным и непризнанны.

Скотти был лучше меня, тоньше и честнее, то есть талантливее. Скотти был наделён воображением, которого мне вечно не хватало. Сознание превосходства Скотти дико бесило, и я не без умысла подливал ему на вечеринках и потворствовал тому, чтобы подливали другие, удовлетворённо наблюдая, как друг-соперник постепенно спивается и сходит с дистанции, открывая для меня путь к небывалому успеху.

Перекатиться по окуркам и обёрткам от презервативов, одновременно хватая под мышкой рукоятку автоматического «кольта» и, не глядя и не целясь, в ответ серией – бум-бум-бум!

Дёргается, дёргается назад-вперёд кожух-затвор, выплёвывая стреляные гильзы. Мечется, мечется перед глазами нечёткий, расплывающийся в солнечных потоках силуэт в полупрозрачном батистовом платье, мотается из стороны в сторону копна золотисто-оранжевых волос, мотается на линии огня, и пляшет, пляшет в точёных пальцах с маникюром смертоносный ствол.

Ба-бах!!

Ба-бах!!

Половины, да нет, какое половины, десятой доли секунды ему не хватило, должно было хватить, а вот не хватило, метнулся ещё раз тонкий силуэт в полуденном мареве, грохнул ещё раз воронёный пистолет в точёных пальцах с кровавым маникюром, и в самую середину лба, ровненько в то место выше бровей, где у индусов принято носить красное пятнышко, знак касты, а иные утверждают, что никакой это не знак касты, а просто так для красоты красное пятнышко на лбу краской рисуется, в это вот место посередине лба, где третий глаз по идее намечался, да так намеченным и остался, разве что у некоторых открывается, точно в середину лба твёрдым и молниеносным больно – хрясь!

Дзин-н-нь…

Это в ушах от удара. Глупо помер, неожиданно и глупо. В сияющий полдень, в мирный выходной день, посреди запахов бензина и умирающих трав, в городском парке на краю водохранилища в самую середину лба засадили пулю с пятого выстрела, в щепки измочалив первыми четырьмя спинку парковой скамейки, и вот настал последний предел жизни, финита, точка в конце строки, и солнце теперь прямо в глаза, и ничего больше нет, кроме небытия, и оттуда, из-под золотого светящегося марева обрадованно и звонко закричали:

– Я попала!.. Попала!..

Воронёный солнечный диск притух, загороженный стройным силуэтом, и на просвет стало видно, что под тонким батистом нет никакого белья, даже трусиков нет, и темнеет сквозь ткань полоска шёрстки, а также два кружочка темнеют, и он потёр лоб – больно же, блин! – и поднялся на ноги.

– Предупреждать надо…

– Всё равно я попала… – Хэдли засунула пистолет в сумочку и добавила: – А ты промазал! Промазал, Эрни, промазал! Супермен, а промазал…

– Попала, попала… – проворчал он и зло подумал: «Ну и дура!»

Собственный «кольт» он запихал назад под мышку в скользкую от пота кобуру, надетую прямо на голое тело под рубашкой. А вокруг хмелем кружило голову лето, девичья улыбка – в тёплом ветре, в ласковом касании солнечных лучей, в бликах на воде, в предчувствии дорог и приключений…

Доски оказались пригнанными неплотно, и положение пытались исправить, напихав в щели лесного мха, который теперь свисал неряшливыми лохмами, намекая на заброшенный чертог из готического фильма. Однако для заброшенного чертога здесь было чрезмерно светло: мох не особенно помогал, и, минуя его, из щелей спускались к полу солнечные плоские лучи. В солнечных лучах плавали пылинки. Поверх досок и торчащего лохмами мха на половину стены растянута побитая молью козья шкура – якобы вовсе не козья, а какой-то редкой винторогой антилопы, и якобы антилопу эту он самолично подстрелил во время одного из своих африканских сафари. На самом краю видимого пространства беззвучно метнулось прочь что-то низкорослое, тёмное, но едва взглянул в упор, тут же замерло, притворившись низенькой скамейкой.

– …Душ подключат, так что не извольте беспокоиться. С комфортом как обещано. Уговор дороже денег… – Мануэль бухнул об пол чемодан, вытащенный из багажника такси, и удовлетворённо хмыкнул. – С кошками неувязочка получилась. – В единственном осмысленном глазу Мануэля полыхнул огонь самокритики. Глаза у Мануэля разные, левый глаз карий, влажный, чувственный, а правый мёртвый, с белым кружком вместо радужной оболочки, а лицо овальное, мучнисто-белое, вроде как напудренное, неподвижное, без мимики, и пряди волос по бокам этого белого лица блестящие, в цвет вороньего крыла. И губы угольные… – Короче, кошек достали всего двух. – Мануэль забросил чемодан на покрытую солдатским одеялом раскладушку, раскладушка скрипнула, после чего удовлетворённо вытер ладони о рубашку и обернулся. – Начало через двадцать минут…