— Я. Все. Решу. Лена.

Рассеянно тереблю уголок пододеяльника. Он не дает мне говорить. Кажется, что все его силы уходят сейчас на то, чтобы просто находиться в статичном положении. Замечаю, как сжимаются кулаки. Трусливо отвожу вгляд.

Одеяло куда-то уползло. Его поиск позволяет хоть как-то отвлечь себя от ноющей зияющей дыры в солнечном сплетении.

— Прости меня, правда, — впиваюсь в несчастную ткань и тяну до треска. — Мне очень жаль. Я не думала, что так сильно задела твои чувства. И мне правда нравилось быть с тобой. Просто в двадцать лет никто не думает о люб…

Удар и треск дерева сломанного дерева заставляют вжать голову в плечи.

Главное — не коситься на Шершнева. Кажется, посмотри я на него, и он растопчет меня одним взглядом.

— Олег, я пытаюсь сказать…

— Как же я тебя ненавижу, — бьют обухом по голове измученные слова Шершнева.

Растерянно раскрываю рот. Я оглушена. Дезориентирована. Меня контузило. Я где-то глубоко под завалами и не могу выбраться. Вокруг только пыль и бесконечные камни. Куда не посмотри — везде они. Не видно даже маленького лучика света.

Только совсем крохотный.

Одно неловкое движение — и его завалит. Погасит навсегда.

Прижимаю ладони к животу. Хватаю ртом воздух и давлю поднимающийся в горле всхлип. В голове — белый шум, а веки нещадно печет.

— А малыш, — давлю сквозь подступающие слезы. — Ты же будешь его любить?

Молчание превращается в пытку. Слезы свободно льются по щекам, пока Олег отмирает. Молча указываю ему в сторону чемодана, кое-как удерживая всхлипы. Они прорываются через один.

Шершневу плевать. Он нашел все ему необходимое, а я только вынужденный предмет интерьера. Такое, подобранное чучело собачки, что приглянулась симпатичными глазками и неплохо подходит под цвет стен.

— Моего ребенка я точно буду любить.

17. Глава 17

Свою свадьбу я спланировала еще в десять лет.

Тогда удивительно романтичными мне казались атласное прямое белое платье, длинная фата и невероятный побег от бесчисленных гостей на следующий день после вечеринки на лошадях куда-то на закате за горизонт.

— Согласны ли вы, Олег Константинович, взять в жены…

Слова регистратора пролетают мимо ушей. Нет ни счастья, ни предвкушения новой жизни. Даже наших родителей нет. Мы стоим вдвоем, в унылый ноябрьский вторник, и ждем, когда все закончится.

Шершнев выбил в своем плотном графике окно и мы заехали расписаться по пути из больницы. Заявление подали удаленно сразу, как только пришли результаты ДНК теста.

Через день после того, как Шершнев скрылся из моей комнаты, оставив меня в слезах.

В тот вечер Шершнев вернулся домой на взводе и рано. Привычно отказался от ужина и сел на диван, положив перед собой злосчастный конверт.

— Будешь смотреть? — внезапно спросил он, буравя взглядом нераспакованную крафтовую бумагу.

Его голос звучал растерянно. Звонкие нотки страха, что он так тщательно пытался скрыть, задели меня за живое. Поэтому я не послала его куда подальше, а поддалась порыву и мирно присела рядом.

— Я и так знаю, кто отец.

Шершнев даже не дернулся. Создалось впечатление, что он где-то не здесь. Один на один с собой и мыслями, что голодными шакалами раздирали его на куски.

Ладони сами потянулись к нему. Обвив руку Шершнева и не встретив сопротивления, я ласковой кошечкой потерлась щекой о его плечо.

Краешек губ Олега дернулся в едва заметной улыбке. С тяжелым вздохом, Шершнев зарылся носом в мои волосы, шумно втягивая их аромат.

— Снова что-то задумала, — бесцветно выдал Шершнев, обдавая меня теплом.

Прижавшись к нему сильнее, поняла, что несмотря на все происходящее, я находилась именно там, где должна быть.