— Все мне нравится, — бурчу и швыряю злосчастный предмет обсуждения в сторону Шершнева. — Себе замени! Вместе с мозгами. А то поломанные кости скоро на погоду ныть начнут. Будешь предсказывать дождь точнее метеоцентра.

Шершнев уворачивается, а я, гонимая праведным гневом, отшвыриваю одеяло и подскакиваю на коленях. Домашний халат от резкого движения скатывается по плечам, а грудь яростно вздымается, растягивая ставший тесным когда-то свободный небесно-голубой шелковый топ.

Наши взгляды пересекаются. Я успеваю разглядеть пульсирующее пламя на дне стремительно расширяющихся обсидиановых зрачков прежде, чем Олег закрывает глаза.

Его протяжный выдох — удар молнии.

А я как факел пропитанный бензином. Достаточно малейшей искры, чтобы принялся огонь, взлетел до низкого свода пещеры и рассыпался мириадами ярких вспышек в отражении драгоценных камней.

И никакого громоотвода здесь нет.

— Где флисовая пижама? — хрипит Шершнев.

— Не успела переодеться, — бормочу и облизываю пересохшие губы.

От откровенного желания в его голосе живот сводит сладкой судорогой. Гладкая ткань моментально прилипает к коже, раздражает свои холодом.

Мы — две бомбы, готовые взорваться в любую секунду.

Глотаю вязкую слюну и исследую жадным взглядом Шершнева.

Действует освежающе.

На опухшей скуле разливается стремительно темнеющая гематома, а в уголках идеальных губ запеклась кровь. Сердце пропускает удар и стучит вновь уже с тревогой. Взгляд невольно опускается ниже. Грязные пятна на груди, разбитые костяшки пальцев, а оторванный рукав рубашки не скрывает мелкие порезы от осколков.

Сажусь на кровать и тяну одеяло к груди.

— Сам врачу показаться не забудь, — шепчу с плохо скрываемым беспокойством.

А если где-то в ранах осталось стекло?

Или от адреналина не понял, что что-то сломал?

В голове сразу всплывают истории о людях, что после катастроф бегают вприпрыжку в больнице, а там валятся замертво.

От такой реалистичной картинки остатки возбуждения испаряются, подобно лужам в яркий солнечный день.

— Разберусь, — отмахивается Олег и приоткрывает один глаз.

Внимательно просканировав меня через едва заметную щелочку и, видимо, не найдя опасности, распахивает оба и начинает шариться по комнате.

— Нужно было подраться, чтобы помириться?

— Не лезь, — огрызается Шершнев, вызывая разочарованный вздох.

— Детский сад, Олег. Вы — взрослые серьезные люди, бизнесмены, а ведете себя, будто у вас на счету не миллионы, а листочки сирени.

— Куда одежду Лазаря спрятала? — игнорирует меня и продолжает перебирать все, что подворачивается ему под руку.

— У вас же никого кроме друг друга нет, — лепечу с сожалением, а Шершнев распахивает дверь гардеробной. — Ты же хочешь семью, доверия, уважения. А сам накинулся на единственного дорогого тебе человека. Он и есть твоя семья, а ты ему не доверяешь.

Шершнев останавливается. Медленно и с излишней осторожностью расправляет на плечиках мою куртку. Его движения скованы, челюсть напряжена до хруста. Слышу, как скрипят его зубы и трещит по швам дышащая на ладан рубашка. От него веет холодом, словно он не в гардеробной, а в холодильной камере.

— Я не доверяю не ему.

Он не поворачивается ко мне. Просто стоит, прямой, будто в его позвоночнике арматура. Бетонный и чужой.

Сосущая пустота внутри от его слов тянет живот и обдает кожу прохладой.

— Мы не будем об этом говорить, — отрезает Шершнев и дергается.

— Олег…

— Нет, Лена! — рявкает Шершнев и шумно втягивает воздух. — Подумай о ребенке.

Он дышит. Громко, тяжело и холодно. Очень долго. И с каждой секундой я чувствую, как он отдаляется.

— Тебе не нужно кого-то бить, чтобы перестать на меня злиться, — лепечу, потупив взгляд. — Олег, мы же сможем с этим справиться, правда? У нас же получалось…