А затем новый рык, уже Женин:

— Лучше бы ты сдох в клинике!

Их слова похожи на укусы. Словно не достаточно той физической боли, что они причиняют друг другу.

Только самый близкий человек знает твои самые уязвимые места.

Сейчас они вгрызались в них как можно глубже, рвали души на части.

Неужели только так они могли избавить друг друга от многолетней боли и обид, что не разделили вместе?

Звуки разрушающегося дома то и дело сменяют хруст и злые выкрики, что с каждым новым выпадом становятся все более тусклыми.

Пока, наконец, не сходят на нет.

— У меня с Леной никогда ничего не было, — доносится потухший голос Лазарева, а я взволнованно прислушиваюсь.

— Я знаю.

— Она — запретная территория.

— Да знаю я, — бурчит Шершнев.

Они умолкают. Кто-то с кряхтением шаркает ногами, а затем раздается скрип открываемого шкафчика. Через секунду я слышу, как по полу перекатываются осколки.

Убираются.

— Картину жалко, — цокает языком Лазарев. — Она мне нравилась.

— Я даже не помню, откуда она здесь, — представляю, как пожимает плечами Олег.

— Я тоже. Но она мне всегда напоминала о маме.

— Поэтому я ее не снимал.

Шум пылесоса отрывает меня от дальнейшего диалога. Я с любопытством выглядываю вниз, стараясь не выдать своего убежища. Мне кажется, что мое присутствие может разрушить пока слабую, еще восстанавливающую между ними связь.

— Почему не пришел, когда старый козел снова задурил? — раздается шепот Олега, стоит утихнуть пылесосу.

— Я пришел, — вздыхает Лазарев. — Ни раз приходил. Ключи то у меня остались. А вот смелости дождаться тебя — нет.

— Зря, —хрипит Шершнев. — Я его предупреждал.

— И потом ты спрашиваешь, почему не дождался, — смеется Лазарев и болезненно охает. — Шершень, не начинай, а? Мы оба прекрасно знаем, что ты не успеешь плюнуть в его сторону, а уже будешь на нарах чалиться.

— Тю, что за лексикон, Евгений? Вы ли это? Вашего папеньку хватит удар от таких речей.

— Понабрался от всяких блохастых шавок.

— Козел, — ржет Шершнев.

— От козла слышу. Черт, — кряхтит Лазарев и стонет. — Похоже, ты мне ребро сломал.

— Быть такого не может. Иди сюда, посмотрю.

Какая-то возня и вновь болезненный стон Лазарева.

— Смотри, и правда, сломано. А ты мне зуб выбил.

— У меня есть знакомый стоматолог, — буквально вижу, как Лазарев растягивает разбитые губы и демонстративно дважды щелкает ногтем по идеально белым зубам. — Делает на века.

— Поехали, — звон ключей. — Отвезу тебя в больницу. Где твоя машина?

— Отогнал. На пару домов вперед.

— Конспираторы из вас, конечно, — язвит Шершнев. — Поднимайся, на рентген от бедра шагом марш.

— Позже, Олег. Сначала поговорим о деле. Я хочу понять, что ты задумал.

— По дороге расскажу. Не здесь.

От этих слов Шершнева грудь стискивает чувство обиды, а на глаза внезапно наворачиваются слезы. Заслышав, что кто-то поднимается по лестнице, видимо чтобы забрать вещи Лазарева, я бесшумно исчезаю в комнате и, не сдерживая эмоций, падаю на кровать лицом в подушку.

16. Глава 16

— Подслушивала, — утвердительно хмыкает Олег.

Не двигаюсь и стараюсь дышать ровнее. Притворяюсь, что сплю.

Сатиновая наволочка щекочет нос. Будто озорной ребенок настойчиво водит пушистым пером. Не выдержав, чихаю и утираю выступившие слезы. Затем, как ни в чем не бывало, вновь зарываюсь в мягкую ткань.

Дверь в комнату тихо скрипит петлями, а затем закрывается с мягким щелчком.

— Вы в порядке?

— Спокойны, как стадо мертвых лошадей, — обиженно бухчу и бью рукой подушку. — Кирпичная крошка в ней что ли.

— Гагачий пух, — улыбка сквозит в голосе Шершнева. — Но если принцессе не нравится, заменим твою на ортопедическую.