– Расскажи нам о нём, – попросила Люция с чутьём галеристки к скрытым историям. – Это из-за мужчины, да? У тебя такой взгляд – как у Анны Карениной на вокзале, когда судьба уже мчится по рельсам.

– Никакого мужчины нет, – ответила Ника, и это была правда. Мужчины, конечно, были. Павел-фотограф, который любил её руки больше, чем сердце. Штефан-адвокат, пытавшийся втиснуть её творческий хаос в рамки приличий. Томаш-музыкант, который понимал её тягу к красоте, но не потребность в одиночестве. Все романы заканчивались одинаково – мужчины не могли смириться с той частью её души, что оставалась недоступной. А теперь эта часть разрасталась, выходя из-под контроля.

– Тогда в чём дело? – Мария подалась вперёд. Они знали друг друга с детства, и обмануть её было невозможно. – Что-то изменилось. Ты почти не ешь, работаешь сутками, а на прошлой неделе я видела – стоишь на Вацлавской площади и смотришь на голубей, будто они тебе что-то рассказывают.

Они и правда рассказывали. Вернее, она чувствовала их общее сознание – простую радость полёта и братства, от которой хотелось плакать. Но разве скажешь такое вслух?

– Мне нужно взглянуть на всё со стороны, – наконец проговорила Ника. – Реставрация Мадонны забирает все силы. Она мне снится – её лицо под слоями лака. Иногда кажется, будто я восстанавливаю не картину, а себя. Открываю краски, о которых не подозревала.

– Красиво сказано, – смягчилась Тереза. – Но тревожно. Когда ты в последний раз с кем-то встречалась? Когда просто развлекалась, без поисков глубокого смысла?

– Развлечения кажутся… – Ника подбирала слова, чтобы не выдать слишком много. – Мелкими сейчас. Как если бы я стояла у океана, а вы просили поиграть в лужах.

– В океане можно утонуть, – предупредила Мария. – Бабушка говорила, что женщины в нашем роду склонны тонуть – не в воде, а в собственных глубинах. Говорила, это миновало мою мать, но может настичь меня или моих дочерей. Теперь думаю – а вдруг оно нашло тебя?

Слова обожгли холодом. Бабушка Марии знала бабушку Ники ещё в Болгарии. Знала ли она о семейном даре? О чувствительности, которая могла разрастись и поглотить человека?

– Кстати, об утопленницах, – вмешалась Адела, пытаясь разрядить обстановку. – Помните Париж?

Все рассмеялись, даже Ника. Тот злополучный семинар пять лет назад, где она изучала французские методы реставрации, а в итоге свалилась в Сену во время речной прогулки. Венгерский виолончелист бросился её спасать – три недели бурного романа, пока они не поняли, что их связывает только страсть и общее приключение.

– Хоть в Египте держись подальше от воды, – пошутила Люция. – Только песок, солнце и древние гробницы. Очень романтично.

– Не смейся над мёртвыми, – с деланной серьёзностью сказала Мария. – Ника всегда была немного влюблена в призраков. Помните её одержимость той средневековой рукописью в университете?

Конечно, помнили. Ника месяцами изучала манускрипт о сознании и связи с божественным, уверенная, что монахи вложили настоящую мудрость в золотые буквы. Профессора хвалили её усердие, мягко намекая при этом, что стоит отделять науку от личной веры.

– Мне пора, – сказала Ника, когда бар начал наполняться поздней публикой. – Завтра рано вставать.

– Обещай, что будешь осторожна, – Тереза крепко её обняла. – Что бы ты ни искала в Египте, обещай, что не потеряешь себя.

– Обещаю, – солгала Ника. Возможно, потерять себя – это именно то, что нужно.

Она шла домой по мощёным улочкам. Прага в вечерних огнях была прекрасна, как всегда. Уличные музыканты играли на привычных местах – для её обострённого восприятия их мелодии струились серебряными и золотыми лентами. Влюблённые обнимались в подворотнях, их соединённые энергии создавали сияние, похожее на северное. Влтава пела свою древнюю песню, и Ника почти понимала слова.