Оглянулся по кафе, почти ожидая, что всё приснилось. Но её чашка была там, полумесяц помады на краю цвета тёмных роз. Официант подошёл убрать, улыбнулся понимающе.

– Она иногда приходит, – сказал старик по-немецки. – Всегда одна, смотрит на реку. За все годы я впервые вижу, чтобы она с кем-то говорила.

– Знаете её имя?

Официант покачал головой.

– Платит наличными, говорит мало. Но в ней что-то есть, да? Будто ждёт чего-то. Или кого-то. – Он изучил Джонни глазами, видевшими десятилетия человеческих драм над кофе. – Возможно, ждала вас.

Джонни заплатил в оцепенении, оставив щедрые чаевые. На улице ночь была свежей и ясной, звёзды видны несмотря на городские огни. Он шёл домой медленно, проигрывая каждое слово, жест, момент связи.

Дома сон не шёл. Он лежал в безупречно прибранной спальне, глядя в потолок, где тени облаков сменяли друг друга. Едва он закрывал глаза, как перед ним возникала она. Её зелёные глаза хранили тайны древнее пирамид. В ушах всё ещё звучали её слова: «Следите за тем, что само вас находит».

Что же нашло его сегодня? Просто незнакомка в кафе или нечто большее? Случайная встреча или первый аккорд симфонии, которая ждала его всю жизнь?

Он думал об отце, которого тайны увели от семьи. О матери, выбравшей безопасность и контроль, но всё равно умершей в одиночестве, пока он заключал сделку в Сингапуре. О жизни, которую так тщательно выстроил – успешной, стабильной и напрочь лишённой волшебства.

Засыпая под бой часов в три, его преследовали видения песка и моря, древних камней и современных сердец, зелёных глаз, наблюдающих через невозможные расстояния. Во сне она стояла на краю пустыни, волосы струились на ветру вечности. Указывала на что-то невидимое, говорила неслышимые слова, которые он всё равно понимал.

Проснулся резко с рассветом, пульс бешеный, простыни мокрые. Утренний свет был другим – не бледной извиняющейся вещью вчерашнего дня, а чем-то смелым, настойчивым. Окрашивал белые стены в золото возможностей.

Одна мысль билась в голове, ясная как произнесённая вслух:

«Кто она, и увижу ли снова?»

Но под этим вопросом лежал глубже и тревожнее: «Что если она говорила не о Египте? Что если говорила о себе?»

Джонни встал, вышел на балкон, вдохнул утренний воздух, уже несущий перемены. Город просыпался в предсказуемых ритмах. Но он больше не был частью узора. Что-то сдвинулось ночью, фундаментальная истина перестроилась. Человек, который сядет в самолёт сегодня вечером, не тот, что проснулся вчера в красивой клетке.

Он думал о её словах про тюрьмы, которые мы строим, про пустыню, отражающую то, что нужно увидеть. Пальцы нашли визитку дайв-центра в Хургаде, распечатанную вчера. Теперь она казалась больше, чем контакты. Казалась компасом на истинный север.

Телефон пискнул – авиакомпания подтверждала рейс. Через двенадцать часов он оставит знакомое позади. Мысль должна была пугать. Вместо этого – лёгкость, которой не было годами, может, никогда.

Солнце поднималось, окрашивая Цюрих в утреннюю славу. Но взгляд Джонни был обращён на восток, к горизонту, который ещё не видел, к ответам на невысказанные вопросы, к женщине, которая могла быть сном, но чьё прикосновение всё ещё горело на коже обещанием.

Или предупреждением.

Но для того, кто провёл пять лет – может, всю жизнь – в безопасности, даже предупреждение казалось приглашением наконец по-настоящему жить.

Принимая душ, собираясь, делая последние приготовления, отправляя финальные письма, одна истина становилась яснее: жизнь разделилась на до и после, и точкой разделения была женщина с зелёными глазами, знавшая его имя без представления.