– Тогда можешь думать, что я… э… гад и сука.

– Ну, это не тянет на новость… – Боб слез со стола, занял стул напротив и начал раскачиваться на этом стуле. – Кроме того, каждый начальник обязан быть сукой, иначе он просто профнепригоден. Если тебя на курсах менеджеров этому не научили, то ты зря потратил наши деньги.

– Не качайся. Ты… э… довольно толстый, а стул дорогой.

– Я не толстый, я мощный. Буду качаться. Сотрудники с Рождества премий не получали, а он мебель дорогую покупает. Коллектив напрягает последние интеллектуальные силы в борьбе с финансовым кризисом, а начальник купается в роскоши.

– Вот видишь, – вздохнул шеф, – ты лаешься с руководством даже в такой… э… эпический для карьеры момент.

– В список моих многочисленных достоинств не входит сакрализация начальствующих персон…

– И ты отказался сделать интервью с руководителями… э… муниципальных администраций…

– Это репортерская работа. В реестре моих постоянных увлечений нет пункта освоения смежных специальностей…

– И еще ты нелоялен, Боб… э… вызывающе нелоялен. Ты тут работаешь много лет, и все эти годы я слышу от тебя только оголтелую критику. Никакого… э… конструктива. Подаешь дурной пример сотрудникам.

– В перечень моих действующих приоритетов не входит очищение служебной кармы…

– Именно так: с тобой невозможно общаться. Коллеги тебя… э… любят, а ты платишь им сарказмом и обидными замечаниями с переходом на личности.

– Я нежно люблю наших сотрудников за их отдельные недостатки, но меня просто бесят их многочисленные достоинства.

– Ты… э… социопат.

– Я социофоб.

– Есть еще пункты обвинения. Например, ты больше не священник. Жаль, что я это узнал… э… не от тебя.

Боб слез со стола и выпрямился, сразу сделавшись монументальней и значительней. Он поднял указательный палец:

– Моего рукоположения никто не отменял. Из духовного сана никто не извергал. Запрещение в служении есть мера временная…

– Ну да, это в переводе означает, что с работы тебя… э… выперли, а диплом отобрать еще не успели. К такому священнику нет доверия, а мы здесь торгуем доверием, если ты еще не понял. Окей, все это уже неважно, Владимир Юрьевич. Ты – бывший. Я терпел тебя очень долго, гораздо дольше, чем редактор «Рижских вестей»… э… чем директор «Балтийской волны»… Теперь работы у тебя не будет, потому что у нас… э… маленькая страна. Если мне позвонят главреды, я тебя рекомендовать не буду. Я… э… журналист, я не умею врать людям устно. Да и не поверят они хорошей характеристике. Тебя все знают.

– Я опубликую разоблачение…

– Где, прости, опубликуешь?

– В каком-нибудь приличном издании, не чета нашему. В стране еще остались профессионалы, которые ценят добротную скандальную информацию. Я скажу, что ушел сам, потому что так называемый медиахолдинг «Чаша» – это просто умирающий телеканал и маргинальная радиостанция на содержании у непопулярного политика. Эту жалкую парочку рискованных активов постоянно доят дотационные редакции бульварных листков, безуспешно пытающихся продавать нашей пастве диковинные для нее суеверия и культы. Короче, это сомнительная контора, которая еле сводит концы с концами. В том числе потому, что ты плохой главред. Этому точно все поверят. Тебя тоже все знают.

– Тебе давно никто не верит, Володя, – сказал Янис. – Хуже всего, что не верит даже… э… наша аудитория. Люди не могут прислушиваться к наставлениям пастыря, который их оскорбляет. Вот твои слова из последнего выпуска, цитирую: «Без знания языка русских не берут на работу. Пока страна была советской республикой, они не учили язык, потому что не было необходимости, а потом двадцать пять лет не учили, говоря, что это унижает их достоинство. Теперь они могут бездельничать с чистой совестью».