Их гнала вперед слепая и наивная храбрость. Та самая храбрость, что была подпитана молодым вином и громкими, хвастливыми речами. Мои соседи… те самые соседи, что приползали к моему дому и молили о помощи, сейчас или трусливо прятались, или вливались в толпу.

Они шли, чтобы разрушить мой дом. Дом моих родителей в котором я познавал многие секреты и искусства. Дом, в котором мой отец открывал мне секреты плотницкого мастерства. Дом, который был наполнен любовью моей матери. Дом моих предков. И они шли, чтобы разрушить его.

И я не знал, что я сейчас чувствовал.

Хотя вру. Я кое-что чувствовал, и это был гнев.

Людей было много, но я ждал только двоих, что шли сейчас в первых рядах.

Их было двое, но силы им хватало на целое войско. И они были опаснее всех остальных.

Я знал это. Я видел силу, что клубилась вокруг этих двоих. Она укутывала их в свой плащ, возводила мощную броню, строила высокую крепостную стену древнего замка. Именно я обучил их этой силе. Открыл тропинку к крупице дара, что дремала глубоко в их душах, заставил поверить в свою избранность.

За что сейчас и расплачиваюсь…

… воздел руки к небу и заговорил. Слова лились словно полноводная горная река. Небо ответило на эти слова огромными грозовыми тучами. В воздухе запахло дождем, а затем вниз обрушились молнии. Они разбивали окна, взрывали древние камни уличной кладки. Люди закричали. Только сейчас в их криках не было ложной храбрости, а было много страха и боли.

На мостовую грохнулось почерневшее тело князя, пронзенного молниями. Его лицо пузырилось огромными гнойными волдырями, рот искривился в мучительном крике. Многие его подданные умирали рядом, исходя в безмолвном вопле, раздирая одежду и кожу, словно желая изгнать из себя тот небесный огонь, что их поразил и сейчас пожирал внутренности.

Я опустился на колени. Мои скудные возможности почти иссякли, и я мог только беспомощно наблюдать, как двое в плащах из силы шли сейчас через этот земной ад. В преисподнюю разрушенной улицы. Они забирали крупицы жизни у умирающих людей, и с каждым шагом были все ближе и ближе ко мне. Я закрыл глаза и ждал. Слов больше не было. Они закончились давным-давно.

– Здравствуй, учитель.

– Приветствую вас, мастер.

Грубый, полный самоуверенности баритон. Тот, кто взял себе имя Разрушающий Оковы.

Нежное, как голос флейты, сопрано. Та, кого сейчас зовут Эскэйрни.

Мои судьи, что вынесли мне приговор. Мои…

… поднял и раскрыл ладони. С них сорвались две маленькие птицы. И всё потонуло в ярком, бирюзовом сиянии…

***

Тьма хлюпала, стонала, чавкала и отпускала. Беласко с трудом разлепил глаза и почувствовал сильную головную боль. Да что там голова. Все тело было одной сплошной незаживающей раной. Иксака приподнял голову и это было сравни подвигу закатить на гору обломок скалы. Рядом с ним лежала Узоа и что-то тихо поскуливала. Из её носа шла кровь, а глаза были совершенно безумными.

– Птицы… птицы, – разобрал наконец Иксака.

Игрок отвернулся в другую сторону, и тут его вырвало. Что-то темное и склизкое изверглось из него, и сразу стало легче. Беласко приподнялся на колени, и от этого стошнило снова. В голове прояснилось настолько, что он полез в сумку за флягой с водой. Требовалось прополоскать рот, а затем съесть что-нибудь сладкое. Но пальцы нашарили не флягу, а теплую кожу переплета. Жар, исходящий от книги, ворвался в Беласко и полностью убрал всю боль, всю темноту из тела.

Иксака счастливо простонал. Это было, как с лютого мороза зайти в жарко натопленный дом.

Живая тьма услышала его стон и разразилась причмокивающими причитаниями. Тени из библиотеки продолжали веселиться.