И я вышла, всё ещё ощущая на коже его взгляд, даже когда дверь захлопнулась.

^>Лея

Утро началось с жужжания миксера и моего сдерживаемого мата.

– Твою ж… мать! – чуть не уронила миску, когда мука разлетелась по всей кухне. – Спокойно, Лея. Это всего лишь пирог. Просто… пирог. Чтобы не выглядеть полной дурой.

Грета вчера, подливая мне чай с мёдом и сочувствием, выдала:

“Если поссорилась – делай пирог перемирия. И неважно, кто прав. Пирог скажет за тебя всё.”

Ну вот я и пеку. Потому что я не просто психанула вчера. Я, блин, взорвалась. С его дочкой где-то рядом. Прекрасный дебют, Лея, серьёзно. Ну простите что он не может наконец понять что его дочка сама приходила. Можно ещё в окно голой выбежать – и будет полный комплект.

Пирог стоял в духовке, а я вытирала руки о полотенце, когда услышала стук в дверь.

Я помедлила. Кто ко мне в такую рань?

Открыла.

И чуть не выронила полотенце.

Роман.

Стоит. Хмурый, красивый, в одной руке пакет. В другой – коробка из пекарни. Пахнет пирогом.

– Привет. – буркнул он, будто не проснулся ещё до конца.

Я моргнула.

– Это… пирог?

– Ага. Мирный.

– Ты пёк?

– Не. Тайный вкус недели от пекарни, но это считается. – Он пожал плечами. – Мне Грета вчера закинула в лицо, что я не умею мириться. А я, знаешь ли, умею.

Я ухмыльнулась, отступила назад.

– Заходи. Хотя бы посмотришь, как я страдаю с тестом. Я тоже, между прочим, пыталась быть человеком.

Он зашёл. Посмотрел на беспорядок. Поднял бровь.

– Это точно кухня, а не поле боя?

– Очень смешно, сержант. – пробурчала я, доставая свой почти-дожарившийся пирог. – Но, между прочим, я делала это с душой.

– Лейтенант.

– Прости что?

– Я Лейтенант. Лейтенант Харпер.

Он посмотрел на меня. Глаза мягче, чем вчера. Взгляд уже не режет, а греет.

– А то что делала с душой заметил. Спасибо.

И тишина между нами уже не давит. Она… уютная. С привкусом ванили и чего-то нового.

Я не заметила, как он оказался ближе. Совсем близко.

Мы стояли на фоне моей кухни, посреди муки, пирогов, и двух разбитых нервов.

Я повернулась, чтобы убрать со стола венчик, и краем глаза заметила, как он смотрит.

– Что? – спросила я, чуть нервно.

– У тебя мука… – он шагнул ближе, поднял руку и осторожно провёл пальцем по моей щеке. – Вот тут.

Я застыла.

И он тоже.

Палец на коже. Его глаза – прямо в мои. И всё. Весь шум, весь день – исчез.

– Спасибо… – выдохнула я, чувствуя, как щеки начинают поджариваться лучше, чем пирог в духовке.

Он отвёл взгляд, кашлянул, чуть отстранился. И вот тогда я рискнула.

– Слушай… А можно спросить?

– Уже страшно. – усмехнулся он, но всё равно кивнул.

– Вчера… когда Лив пропала из виду. Ты… не просто испугался. Ты сломался на секунду.

Он опустил взгляд. Сжал челюсть.

– Я не люблю говорить об этом.

– Я не прошу. Просто… если хочешь. Я тут. Не только для пирогов.

Он замолчал. А потом, внезапно, сел на табурет у окна. Взялся за чашку с кофе, которую я машинально поставила рядом.

– Мать Лив. – начал он. – Она ушла. Просто однажды утром… оставила её на пороге. С запиской. “Ты справишься. Ты всегда справлялся.” И всё.

Он не смотрел на меня. Только на кофе.

– Ей тогда было три месяца. А я только вернулся. С Афгана. Голова – к чертям, сердце – ещё хуже. А тут этот свёрток, который орёт и дышит. И который никто больше не хочет.

Моя грудь сжалась.

– С тех пор я… держу её так близко, как только могу. Даже когда злюсь, даже когда устаю. В войне мы не знали кто останется завтра, и кто нет. Я всё ещё боюсь, что однажды снова открою дверь – и её не будет. Как тех кого я когда называл родными. Или я не успею.

Он перевёл взгляд на меня. Впервые – открыто.