– Блестяще! – Майор делано похлопал в свои широкие ладоши с короткими толстыми пальцами и встал, заправляя немного вылезший край своей синей клетчатой рубахи обратно в тёртые джинсы. – Вы обладаете тонким аналитическим умом. И, полагаю, вы могли бы запросто совершить это преступление и уйти безнаказанным. Однако я уверен, что вы не убийца. Но пока не уверен, что настоящий убийца действовал без вашей вольной или невольной помощи.

– С чего вы решили, что это не я? – Изумился я.

– Вы же сами сказали, что я не новичок. А значит, у меня есть свои секреты. Скажите, Павел Анатольевич, а вот если бы, к примеру, покойный ранее в разговоре произнёс слово «руководство», то к кому бы могло относиться это определение?

– В последние два года – только ко мне. Другого руководства у него быть не могло. – Без раздумий ответил я майору, недоумевая, к чему он клонит.

– Тут есть ещё одна странность. – Сказал Ермаков с серьёзным видом, протягивая мне запечатанный пакетик с прилично мятым, но старательно расправленным маленьким кусочком бумаги с каким-то текстом, написанным от руки, и рваными краями. – Это кусочек страницы, вырванной из блокнота покойного, который он сжимал в правой руке. Вот взгляните.

Я взял из его рук этот обрывок, который бедный Николай Александрович сжимал в кулаке в последние мгновения своей жизни, и прочёл: «вся вина за то, что случится дальше, будет лежать исключительно на руководстве». Это совершенно сбило меня с толку, и я, ничего не понимая, раз за разом перечитывал эту фразу, пока майор не забрал из моих рук этот странный пакетик.

– Это пока ничего существенного не означает. – Произнёс он, возвращая пакетик на место в свою папку. – Вас об этом спрашивать не буду – по вашей реакции видно, что вы тоже ничего не поняли. Однако, это улика.

– Постойте! – Воскликнул я. – Подождите! Дайте-ка мне ещё раз взглянуть на этот обрывок!

– Что вы задумали? – Удивлённо поинтересовался майор, достав, однако, улику и протянув её мне.

– Собака лизала правую руку покойника, когда мы вошли. – Пояснил я, внимательно разглядывая клочок бумаги, приблизив его к лицу. – Да, так и есть! Один край ещё немного мокрый. Этот кусок бумаги изначально мог быть немного больше, и Терри мог запросто оторвать некоторую часть. Он любит таскать всякие бумажки и рвать их на мелкие клочки. Уляжется где-нибудь и устраивает там экзекуцию очередной бумажке, пока от неё не останутся одни огрызки. Он это любит. Правда сам он бумаги со стола не таскает, берёт лишь те, которые хозяин сам ему даёт,… то есть давал. Николай Александрович частенько ходил за ним с веником, собирая остатки. Когда я забирал собаку из кабинета, там было темно, и я не мог заметить есть ли что-нибудь в его пасти, да и не думал я тогда об этом. А ваши работники хорошо осмотрели кухню? Там ничего такого не находили? Там у Терри в нише под столешницей есть мягкая лежанка с игрушками. Я там видел пластмассовую курицу и что-то ещё. Там смотрели? Идёмте!

Быстрым шагом мы миновали короткий коридор по мягкой ковровой дорожке с длинным ворсом, и майор бесшумно открыл белую деревянную дверь с резным остеклением. На полу в просторной кухне лежала светлая керамическая плитка большого размера с нежным бежевым отливом, как и вся мебель, не считая стульев необычной треугольной формы на трёх ножках и большого круглого обеденного стола из морёного дуба. И от этого создавалось впечатление абсолютной чистоты и порядка. А большое окно, выходящее на уже почти зелёную лужайку, добавляло помещению ещё больше объёма. Впрочем, порядок на кухне юриста действительно был идеальным, чего не скажешь о моей. Пристроив на каменную столешницу свою папку рядом с небольшой бардовой кофеваркой, стоящей в ряд с батареей однотипных стеклянных сосудов со специями, Ермаков опустился на правое колено и заглянул в собачью нишу. Там он ковырялся совсем недолго, и вскоре появился на свет с довольной физиономией, держа в правой руке три небольших изрядно потрёпанных бумажных огрызка.