Когда все, кто пожелал, утолили свою телесную и духовную жажду, Водитель сказал, и голос его звучал теперь ещё мягче, ещё проникновеннее:

– Эта вода, дети мои, не только для питья. Ею можно и должно умыться. Она смывает не только дорожную пыль и усталость, но и ту невидимую пыль, ту греховную копоть, что годами оседала на ваших душах, мешая им видеть истинный Свет.

И снова Алёша был первым. Он с радостью плеснул себе в лицо пригоршню этой прохладной, живительной влаги. И когда он вытерся рукавом своей старенькой, но такой родной курточки, то увидел, что мир вокруг, этот самый мир, который ещё мгновение назад казался ему таким серым и унылым, вдруг неуловимо изменился, стал чуточку ярче, чуточку приветливее. Не сильно, нет, но вполне заметно. Серый цвет равнины уже не был таким монотонным, в нём появились какие-то новые, едва уловимые оттенки, а сиреневая полоска на горизонте засияла ещё отчётливее, ещё призывнее.

Другие последовали его примеру. Поэт Валентин, умывшись, вдруг порывисто достал из своего саквояжа блокнот и огрызок карандаша и начал что-то быстро, лихорадочно записывать. Но это были уже не прежние его строки, полные вселенской скорби и безысходности. В его глазах, ещё недавно таких потухших, теперь горел какой-то новый, незнакомый ему самому огонь вдохновения. Старушка Марфа Степановна, умыв своё морщинистое, но такое доброе лицо, с удивлением посмотрела на свои руки – они всё ещё были покрыты сеточкой старческих морщин, но кожа на них, казалось, посвежела, стала мягче, а взгляд её ясных, голубых глаз – чище и как будто бы моложе.

Один лишь Игнат сидел на своём камне, насупившись ещё больше. «Детский сад, штаны на лямках, – проворчал он себе под нос, но так, чтобы его услышали. – Водой они умываются, как малые дети. Будто это может что-то изменить в этом проклятом мире».

– Изменит, друг мой, обязательно изменит, – сказал Водитель, который, казалось, обладал удивительной способностью слышать не только слова, но и самые потаённые мысли своих пассажиров. – Если только позволить этому случиться. Если только открыть своё сердце навстречу чуду. Всё великое всегда начинается с малого – с глотка чистой воды, с искренней молитвы, с желания увидеть мир и самого себя по-новому, глазами веры и любви.

После этого благодатного привала пассажиры вернулись в автобус. Они чувствовали себя не только отдохнувшими, но и какими-то… другими. Обновлёнными, очищенными, словно заново родившимися. Серая Равнина за окном уже не казалась им такой враждебной и безжизненной. А сиреневая полоска на горизонте, теперь уже не просто полоска, а целый край неба, окрашенный в нежные, переливающиеся тона, манила их с ещё большей, почти непреодолимой силой.

Автобус снова плавно тронулся в путь. И теперь его пассажирам казалось, что он едет немного быстрее, немного увереннее, словно и ему не терпелось поскорее добраться до этого загадочного, сияющего края. А за спиной, там, где остался этот удивительный, Богом данный родник, словно кто-то невидимый ещё долго махал им вслед чистой, прохладной, благословляющей ладонью.

Автобус, ведомый невидимой рукой своего молчаливого Водителя, теперь уже не просто ехал – он словно летел над Серой Равниной, которая, казалось, вот-вот должна была уступить место чему-то совершенно иному. Сиреневый край неба, ещё недавно такой далёкий и почти призрачный, теперь приблизился настолько, что занимал собой почти весь горизонт, переливаясь и играя не только сиреневыми, но и нежно-розовыми, и даже трепетно-золотистыми оттенками, словно там, за этой невидимой чертой, занималась никогда не виданная ими утренняя заря. Воздух, врывающийся в приоткрытые форточки автобуса, был не по-земному свеж, чист и немного волнующ, как бывает перед большим, долгожданным церковным праздником, когда душа замирает в предвкушении чего-то высокого и святого.