Пассажиры уже не сидели молча, погружённые каждый в свои невесёлые думы. Живительная вода из чудесного родника словно разбудила их от долгого, серого сна, омыла их сердца, подготовив к восприятию нового. Они начали тихонько переговариваться, делиться друг с другом своими первыми, ещё такими робкими, но уже светлыми впечатлениями. Даже на угрюмом, вечно недовольном лице Игната, хотя он и всячески старался это скрыть, промелькнуло что-то похожее на смутное любопытство, когда он украдкой поглядывал в окно на это разгорающееся на горизонте сияние.

– А что же там будет, за этой дивной сиреневой завесой, как вы думаете? – спросила Анна, та самая, что сбежала из дома от вечных ссор из-за треснувшей вазы. Теперь она улыбалась, и эта тихая, немного смущённая улыбка так преображала её лицо, что в ней трудно было узнать прежнюю вечно нахмуренную и раздражённую женщину.

– Там, голубушка, начинается совсем другая земля, – так же мягко, с отеческой любовью в голосе, ответил Водитель. – Земля, где цвета не боятся быть яркими, как ризы священника на Пасху, а радость не считается чем-то неприличным или неуместным, но является естественным состоянием души, соединённой со своим Творцом. Однако, чтобы войти в ту землю и пребывать в ней, нужно быть готовым.

– Готовым к чему, отче? – настороженно спросил Тихон, который, хоть и чувствовал себя немного смелее после чудесной воды, всё же по привычке опасался всего нового и неизвестного.

– Готовым увидеть и себя, и мир этот Божий по-новому, – продолжал Водитель, и голос его звучал теперь особенно проникновенно. – Готовым сбросить с себя ветхие одежды своих прежних заблуждений и страстей, отпустить всё то, что мешает душе видеть истинный, невечерний Свет. Путь этот не всегда лёгок, ибо враг рода человеческого не дремлет и всячески старается удержать душу в своём плену. Но с Божьей помощью всё возможно для того, кто верует и не сомневается.

Вскоре пейзаж за окном начал заметно меняться. Серая, потрескавшаяся земля, напоминавшая о бесплодности греха, постепенно сменилась более каменистой почвой. Появились большие, замшелые валуны, словно древние стражи, хранящие какие-то неведомые тайны. И сама местность стала холмистой, гористой, словно земля здесь вздымалась к небу в молчаливом порыве, в стремлении к чему-то высшему.

Автобус остановился у подножия одного из таких каменистых, почти отвесных холмов. На самой его вершине, выделяясь на фоне уже совсем близкого сиренево-золотого неба, лежал огромный, почти идеально круглый камень, напоминавший голову спящего былинного богатыря или, может быть, древний алтарь, воздвигнутый неведомыми подвижниками.

– Ещё одна небольшая остановка, странники Божии, – объявил Водитель, и в голосе его слышались нотки какой-то особой значимости. – Здесь есть тот, кто может дать вам весьма полезный и душеспасительный совет, если только вы сумеете его услышать не ушами телесными, но сердцем своим сокрушённым и смиренным.

Пассажиры с нескрываемым недоумением вышли из автобуса. Вокруг были только камни, поросшие сухой, колючей травой, да ветер, заунывно гудевший в расщелинах. Никаких признаков живых существ, способных дать совет.

– Кто же здесь, в этой пустыне, может нам что-то посоветовать, добрый человек? – с удивлением спросил поэт Валентин, зябко кутаясь в свой старенький плащ и с опаской оглядываясь по сторонам. – Может, здесь, в какой-нибудь пещере, обитает какой-нибудь святой отшельник, неведомый миру?

Водитель с мягкой улыбкой указал на тот самый огромный камень, венчавший вершину холма.

– Он. Старый Мудрый Камень. Он лежит здесь многие века, а может, и тысячелетия. Он видел зарождение и гибель целых миров. Он слышал молитвы святых и проклятия грешников. Он знает о человеческой душе больше, чем все книги, написанные в вашем Городе, да и во всём мире.