Она знала, что жизнь – это просто эмоция, которую нужно или перетерпеть или насладиться ею до то того мгновения, когда наступит смерть. Сначала она наслаждалась, затем терпела, потом решила, что терпеть уже не может. А сейчас вдруг поняла, что снова наслаждается.

Она подумала, что всё-таки была дурой и всегда нужно помнить, что всему приходит конец, даже чёрной полосе и даже, если идёшь по ней вдоль. Вот так просто – р-р-раз и всё, за одно мгновение, в котором соприкоснулись взгляды, за секунду случайного прикосновения ладоней, за мимолётный едва слышимый вздох, наполненный чужим, но таким близким ароматом. Главное, никогда не забывать, что заканчивается абсолютно всё и всегда начинается что-то новое.

Ей почему-то стал давить её молочно-белый парик. Она спросила мужчину, догадается ли он, какого цвета её настоящие волосы. Тот поднял левую бровь и, изобразив удивление на лице, спросил с каким-то недоумением и разочарованием в голосе одновременно:

– А разве это не твой родной цвет?

После чего глубоко вздохнул.

– Ты – дурак? – спросила она его. – Это же парик.

Он нарочито насупился и отодвинулся от неё, словно ребёнок, разочарованный в новой игрушке, и попросил, чтобы та не снимала неродные волосы до того момента, пока он не кончит, а потом ему будет всё равно. Маша не знала, как реагировать. Наверное, потому, что не понимала, что чувствует, обиду или умиление. Но на всякий случай решила обидеться. Такой подход по её опыту срабатывал лучше. Она тоже отодвинулась и, скрестив руки на груди, отвернулась к окну. Через мгновение она почувствовала, как Кирилл стянул с неё молочно-белый парик одной рукой, а второй обнял за плечи. Он прошептал ей, что она сама – дура и не понимает шуток, но он её всё равно любит, и понял это сразу, когда увидел её на краю дороги. Ему показалось, что так ведут себя или совсем пьяные или очень отчаянные, а может отчаявшиеся, ведь так запросто можно было угодить под машину.

Маша ничего ему не ответила голосом, но отвечала губами, прижимаясь ими к его небритым щекам и улыбаясь, то ли от того, что ловко придумала его проверить своей притворной обидой, то ли, потому что в нём не разочаровалась. Их взаимный интерес друг к другу зашёл так далеко, что водитель такси громко закашлялся. Кирилл и Маша оба замерли в объятьях друг друга.

– Вы не подумайте, я совсем непротив, – заговорил с характерным акцентом, словно извиняясь, водитель, – Мне даже нравится, – поглядывал он с раскосым прищуром в зеркало заднего вида, – но тут просто камера стоит, – он указал куда-то в сторону панели. – Если и вы непротив, то можете продолжать, я просто должен предупредить, как мужчина.

Маша увидела на лице Кирилла замешательство. Да что уж там, она сама была слегка сконфужена открывшимися обстоятельствами.

– Спасибо, друг, мы потерпим, – сказал Кирилл в сторону водителя и подмигнул Маше, пожав плечами, словно ища поддержки.

При виде его хаотичной мимики и жестов, она прыснула от смеха и зажала рот ладонью.

– Это называется пердимонокль, – сказал Кирилл, то ли разозлившись, то ли смутившись отчасти; поворачивая голову то в сторону водителя, то в сторону спутницы.

Таксист извиняющимся тоном сказал, что он так хорошо русский не знает, добавил, что ехать осталось всего шесть минут, попросил не обижаться и поставить ему пять звёзд за то, что он очень предупредителен к пассажирам.

Мария подумала, что предупредить стоило сразу, потому нужно будет напомнить Кириллу, чтобы тот ни в коем случае не оставлял таксисту на чай, но, когда они вышли из машины, совсем об этом забыла.