Аутодафе Тимур Темников

Sed semel insanivimus omnes

Однажды мы все бываем безумны

(крылатое латинское выражение)

Он проснулся, и ещё уткнувшись носом в подушку, начал собирать память. Постепенно. От одного ощущения к другому. Память восстанавливалась медленно: резью в костяшках пальцев, чем-то мешающем дышать через нос и болью в голове. Не просто в лице, на котором он уже предполагал увидеть синяки и ссадины, а болью во всей черепной коробке, которая то ли раздувалась в попытке разорваться и разнести содержимое по всей комнате, то ли сжималась – в намерении разрушить всё то, что вмещалось в череп. И затем выплеснуть прочь в рвотных судорогах.

Пока он шёл в ванную комнату, с ужасом подумал, что забыл собственное имя. Да, такое с ним случилось впервые. Он реально не помнил, как его зовут. Не то чтобы совсем и абсолютно. Где-то в голове имя вертелось, но на язык прийти отказывалось.

Мужчина посмотрел в зеркало и, поморщившись, поправил переносицу, зажав неровности указательным и большим пальцами правой руки. Под пальцами что-то слегка хрустнуло. Ровнять важно было в первые минуты перелома, когда всё мягкое, как пластилин, и боль почти не ощущается. Сейчас, конечно, тоже было можно, вчерашнее опьянение ещё держало анестезию, но эффективность была уже не та. По опыту он знал, что главное – выправить кости, а отёк – дело времени. Нос возвратит себе прежний облик через пару-тройку недель.

А облик – это важно, потому что, человек хоть и забыл своё имя, но помнил, что он владелец маленькой, но доходной фирмы, занимавшейся оптовыми продажами всего на свете и ему послезавтра в офис. В конторе он может походить в солнцезащитных очках. Те, что для дальнобойщиков. Жёлтых. Специальных. Которые снижают интенсивность бликов фар встречных машин. Очки, конечно, всё не скроют, но кто туда будет всматриваться. Особо любопытным можно будет сказать, что очки посоветовал доктор, например, из-за повышенного внутриглазного давления. Все будут посмеиваться, и доносить ему свои варианты причин его резкого ухудшения зрения, но ему будет наплевать. Его ещё и не таким видели. И вообще он мужчина, он может себе позволить.

«Главное, чтобы в ближайшие сутки не пришли менты с какой-нибудь заявой от потерпевшего. Потерпевший вообще мог быть в коме, и тогда заявление будет от родственников. Хотя последнее вряд ли, если чувак в коме, то, как родственники узнают, на кого писать?» – размышлял он.

Но его пьяное воображение не собиралось его так просто отпускать. Он подумал, что при современных средствах слежения за перемещением народных масс, наверное, даже в собственном сортире не спрятаться. Раз уж известный футболист на известном видеохостинге свой писюн показал, сам того не подозревая, то других и подавно мониторят. Но футболист теперь в рекламе снимется, а простого гражданина просто с работы уволят, без золотого парашюта и рекламных контрактов. В этом преимущества собственного бизнеса.

Похмельные мысли были непоследовательны, разорваны, и возникали в его голове словно сами по себе, порождая грусть, злость и страх.

Наконец он вспомнил, что его зовут Кирилл. Каким образом к нему пришло воспоминание, отметить было трудно. Просто, пришло само по себе. Почти как озарение, только без всяких вспышек, чумовой радости и ощущения постижения мира во всей его сути. Кирилл подошёл к зеркалу и стал рассматривать свои синяки в виде очков вокруг глаз. Он понимал, что если такая симметрия образовалась, то его точно врезали по затылку. Только тогда появляются два фингала на оба глаза в виде маски Зорро. Кирилл потрогал затылок пальцами правой руки и сразу почувствовал место, куда прилетело.

«Нет-нет. Мне ни больно, и не обидно, – заставлял себя размышлять он. – Ведь раны победителей заживают быстрее. А он однозначно вчера победил, иначе бы точно не вернулся домой и не проснулся в своей кровати».

Он умылся, потом подошёл к двери. Замок был закрыт изнутри на два оборота. Значит, Кирилл закрыл его сам. На кухне был небольшой шалман: разбросанная посуда, пару разбитых тарелок – в целом, ничего особенного. Он вчера мог прийти не совсем в кондиции и наверняка зацепил что-нибудь, повалил и разрушил. Дальше он снял с себя футболку, и вернулся к зеркалу в прихожей. Пару мощных синяков выдавались кроваво-фиолетовым цветом в области поясницы и левой лопатки.

Кирилл взял две пилюли обезболивающего из коробки с медикаментами и сунул себе в рот. Разжевал и проглотил. Его всегда бесили люди, которым нужна была вода, чтобы запить препараты. Нужны таблетки – возьми и сожри, или тебе не так надо. Он вспомнил свою истеричную первую жену по имени Надя, которую он почему-то называл Нюркой. Может быть, потому что та была маленькой, лупоглазой, убирала свои чёрные волосы в куцый хвостик и всегда смачно чавкала за столом. Она клала таблетки куда-то на корень языка, словно засовывала их в какую-то неизведанную и только ей доступную утробу, потом, закатывая глаза, запрокидывала голову, подносила ко рту стакан и делала несколько больших глотков. Обязательно захлёбывалась на последнем и громко кашляла. Словно призывала весь подъезд похлопать ей по спине и оценить её героизм.

Возможно, это был один из поводов с ней развестись. Ну, потому что нехер быть такой истеричкой. Взяла таблетку – уж справься с ней как-нибудь. Не справляешься – дыши праной. Она менее болезненно воспринимается организмом. И запивать её, кстати, не нужно.

Кирилла передёрнуло от воспоминаний. На самом деле, он развёлся с первой, потому что она ревновала его к каждому столбу. А он был мотоциклетным парнем и на заднем сидении у него часто сидела чья-то красивая жопа. А красивая жопа совсем не означала секс. Просто подвозил девушку на тусовку. Минет, в конце концов, – это точно не измена. Это просто плата за подброс. Даже не плата, а так, донэйшн – добровольное пожертвование. И дама не чувствует себя в долгу, и от джентльмена не убудет.

Но, если быть совсем честным, Кирилл расстался с первой, из-за надписи на своём новеньком синем авто. Нацарапанное гвоздём слово, конечно, можно было принять за фамилию английского аптекаря, но она была написана по-русски и означала не что иное, как второе резиновое изделие после противогаза. В общем, слово «гандон», небрежно выведенное знакомым почерком, совсем не красило его хоть и семь лет подержанный, но только купленный, и поэтому новый «Туарег».

Кирилл вспомнил, что после развода у него ничего не осталось кроме расписного авто и долгов по кредитам за транспортное средство, потому поморщился и почувствовал, как саднит переносица.

«Что же всё-таки вчера произошло?» – стонало у него в голове.

На предплечье правой руки был разлитой синяк, словно вчера его рука хотела раздавить чью-то шею, но долго упиралась в острый подбородок. И если всё-таки удалось до шеи добраться, то шея должна была хрустнуть или, по крайней мере, тихо распустить связки между шейными позвонками.

«Всё-таки нужно ждать ментов или нужно прекратить паранойю?» – снова задался он вопросом.

Кирилла вдруг снова стали терзать смутные опасения. А если он, правда, кого-то замочил? Ни за что, просто по пьяни и из-за любви к футболу. Он вспомнил, что вчера был матч, и все болельщики в пивном баре с большими экранами почти каждый раз считали своей обязанностью подраться после того, как на скринах закончат гоняться за мячом люди из противоположных команд. Каждый раз в конце столкновения часть болельщиков растекалась по больницам, а вторая, уже обнявшись, вне зависимости от сторон конфликта, утыривала себя пивком до утра. В близлежащих разливайках, которые хоть и не должны были работать, но в такие дни за небольшую денюжку от владельцев питейных заведений менты закрывали глаза на подобные пустяки.

Вторая Кириллова жена по имени Люсьена, к такому, кстати, относилась спокойно. Люся была моложе его лет на пятнадцать, тоже приходила на стадион покричать кричалки, потом, выпав из присмотра Кирилла, тихонько сливалась. Уж куда, его к тому времени не сильно заботило, потому что утром его ждал вкусный куриный бульон с холодной рюмкой водки, а поцелуи стройной шатенки с красивой грудью и всегда стоячими сосками, помогали ему снова быстро уснуть и проснуться через пару часов относительно свежим.

Но вторая жена тоже просуществовала недолго. Не вообще, а только в жизни Кирилла. Она, как не удивительно, ушла в любовницы к одному из тридесятых помощников владельца клуба, за который Кирюша фанател. Так себе должность, но зато с восьмизначными долларовыми суммами на счетах в банках. Уж как она такое провернула, было известно только ей и богу. Кириллу же к тому времени она изрядно приелась. Потому он даже гордился, что отдал такую красоту в надёжные руки. Когда она сказала ему, что уходит, а он спросил, к кому, и узнал – тут же расцеловал её, благословил и ещё переспал напоследок. Как будто передал привет тому, до чьей социальной ступеньки самостоятельно дотянуться был не в силах.

Она не возражала, только просила его молчать, даже, если ему будут выкручивать яйца. Он поклялся и сказал, что сожжёт все семейные фотографии. Не соврал. Так и сделал, но чуть позже.

У него, конечно, оставался её телефон, и он, как-то, наверное, мог воспользоваться её расположением и найти своей конторе парочку эксклюзивных контрактов на поставку чего-нибудь для команды, но он не хотел быть сильно кому-то обязанным. А если, не дай бог, пришлось бы ещё раз вступить в интимную связь с особой столь приближённой к подручному владельца его любимого футбольного клуба, то он бы себе этого уже никогда не простил.