– Он горд. Но у него нет альтернатив. Она уже на его территории, и если он объявит, что держит её силой – получит обвинения. Он будет вынужден либо отпустить, либо признать свои намерения. В обоих случаях – проигрыш.

– Ты уверена, что она не сбежит?

– Она не знает. Её держат в неведении. Но когда правда откроется, она будет стоять перед выбором. Мы подскажем ей, какой выбор – спасительный.

Альбрехт вздохнул. Его пальцы вновь легли на кубик янтаря. Он не любил хитрых игр. Но сейчас не было другого пути.

– Ладно. Пусть будет свадьба. Но если всё пойдёт не по плану…

– Мы сыграем другой. У нас есть за что держаться. У них – только тьма.

Он кивнул.

И в этот момент было заключено не соглашение, а замысел. Молчаливый, изящный и опасный. Такой, что перед ним склоняются даже старые союзы.

Паулин не спала уже вторые сутки. Сначала бессонница, потом тревога, потом ярость – волнами, одна за другой. Теперь же – пустота. Холодная, вязкая, как болотная вода, но… праздник?

Выходной день на базе – событие, почти мифическое. Солдаты вели себя как дети, сбежавшие из заточения: смех, карты, бар, дешёвый табак. Город встретил их неохотно – но и без враждебности.

Паулин шла рядом с остальными, но будто сквозь дымку. Она не пила. Почти. Но когда бокал оказался в её руке – и второй, и третий – голова стала лёгкой, как после удара.

Они были в баре: шум, теснота, пыль. Кто-то смеялся слишком громко. Ингрид флиртовала с каким-то офицером. Лирхт где-то на заднем плане.

Паулин вышла на улицу. Одна. Воздух был острым, как иглы.

Она не заметила, как за ней увязался мужчина. Обычный. Слишком обычный. Пьяный, липкий, навязчивый.

– Милая, ты куда?..

Она не ответила. Пошла быстрее. Он – за ней. Потом – хватка. Плечо. Прижимает к стене. Слова бессмысленны.

И тогда что-то оборвалось. В ней. Или в мире.

Она не помнила, как развернулась. Как вонзила ему что-то в горло – был ли это нож, обломок стекла или просто рука – не имело значения. Кровь хлынула.

Он упал. Она нависла над ним.

Губы коснулись шеи. Вкус – горячий, солёный, медный. Её тряхнуло. Жар в груди. Вкус – как истина. Как вспышка.

– Что я… – прошептала она и отпрянула.

Она бежала. Через улицы, через сумрак, обратно – в казарму. Слёзы, паника, дрожь.

Позже. В переулке. Тело уже нашли. Ужас. Паника. Один из патрулей звал медика.

Лирхт стоял, смотрел на тело. Молчал. Раны – неестественные. Пальцы выломаны. Глаза – пустые. Как будто на него охотились.

– Маньяк, – произнёс кто-то. – Слишком чисто. Слишком жестоко.

Он не ответил. Только смотрел. Долго. Как будто знал, что это не просто убийство. И не просто жертва.

Следующее утро начиналось, как всегда, со строевых выкриков и металлического лязга оружия. Но Паулин не вышла вовремя. Она опоздала.

Когда всё же появилась на плацу – с растрёпанными волосами, в мятой форме, с мутным взглядом и запахом дешёвого вина – все замолчали.

– Да уж, – пробормотала Ингрид, отводя глаза.

Паулин встала в строй. Пошатываясь. Смешки. Кто-то шепчет. Но она не слушает. Она смотрит в точку перед собой, и эта точка качается.

Лирхт вышел на плац. Его взгляд был ледяным. Он не кричал. Он даже не ускорил шаг. Просто шёл – медленно, как приговор.

– Паулин. Шаг вперёд.

Она шагнула. Шатко. Неуверенно.

– Посмотри на себя, – его голос был низким, жёстким. – Грязная. Пьяная. Упадочная тень самой себя. Это форма? Это ты, воин? Или жалкое оправдание?

– Я… – начала она, но голос сорвался.

– Закрой рот, – резко сказал он.

Молчание ударило по плацу сильнее любого выкрика.

– Ты позоришь не только себя. Ты позоришь меня. Мою часть. Мой выбор. – Он подошёл ближе. Настолько близко, что она чувствовала тепло его кожи. – И если ты пришла сюда умирать – скажи прямо. Я не люблю играть с дохлыми солдатами.