Паулин задрожала. В груди что-то сжалось – страх, стыд, злость. Её дыхание участилось. Под веками защипало.

– Я вас ненавижу, – прошептала.

– Врёшь, – бросил он. – Ты ненавидишь себя. Меня ты боишься.

И тогда он ударил. Не пощечина. Резко. Сухо. В лицо. Не сломав. Но сбив дыхание.

– Приди в себя, – сказал Лирхт. – Или я сам выжгу из тебя всё, что осталось от жалкой пародии на силу.

Паулин стояла, ошарашенная. Лицо горело. Глаза – в слезах. Она не плакала. Не позволяла. Но они текли. Медленно.

Что-то внутри сорвалось с цепи. Трещина, спрятанная так глубоко, что она сама о ней забыла, теперь пульсировала болью в груди.

– Вы не понимаете… – её голос сорвался. – Это… это не я. Я не знаю, что со мной.

Лирхт смотрел без выражения. Холодно. Словно всё это – плохая сцена, и актриса забывает текст.

– Тогда тем более – убирайся. Пока ты не навредила кому-то ещё.

Его слова вонзились, как лезвие.

– Вон с плаца.

Она пошла. Не помня, как. За спиной снова начались команды. Жизнь продолжалась. Только она – больше не была её частью.

Она дошла до казармы, захлопнула за собой дверь и разрыдалась. Беззвучно, в подушку, до хрипа. Это была не просто слабость. Это была трещина, в которую начал просачиваться кто-то другой. Что-то другое.

Но Паулин уже не знала, где кончается она – и где начинается оно.

Прошло три дня. Лирхт не приближался. Ни слова. Ни взгляда. Ни намёка, что он вообще помнит её существование. Это было хуже, чем наказание.

Паулин медленно приходила в себя, но внутри всё было разбито. Злость пульсировала в венах. На Лирхт. На себя. На это место. Она больше не могла оставаться здесь. Не после всего. И не после того, что чувствовала внутри.

Ночью она решилась. Не из-за плана – из-за импульса. Из-за желания дышать. Хоть раз – по-настоящему. Свобода, пусть даже за ней последует смерть.

Она накинула плащ, спрятала нож в голенище и, когда караул сменился, вышла через задний проход кухни. Прошла за ангар, перелезла через ограду, порвав ладони. И побежала. Лес встретил её сыростью, запахом коры и гниющих листьев.

Она бежала до тех пор, пока дыхание не перехватило горло. Потом – просто шла. Среди деревьев, среди теней. Там, где не было приказов.

Вдруг взгляд зацепился за что-то странное между корней. Кусок металла. Овал. Обитый ржавчиной люк. Старинный. С гербом. Полускрытый мхом.

Сердце застучало чаще. Она присела, провела пальцами по краю. Попыталась его приподнять – крышка не поддавалась.

И в тот момент, когда она уже собиралась надавить сильнее, за спиной раздался голос:

– Интересно, куда ты собралась?

Она замерла. Повернулась медленно.

Лирхт. Его лицо было закрыто капюшоном, но глаза – горели. Не гневом. Яростью.

– Я… – начала она, но слов не было.

Он подошёл ближе, без спешки.

– Знаешь, что хуже всего в беглецах? – Его голос был низким. – Они не умеют думать дальше следующего дерева.

– Я просто… —

– Ты просто что? Решила, что можешь исчезнуть? После всего, что натворила? После того, как тебе дали второй шанс?

– Это не… Я не хотела… – Она запнулась. Люк был за её спиной, как уличение.

– Тогда в следующий раз думай, прежде чем бежать в лес, где каждый корень может быть ловушкой. Или… чем-то хуже.

Он шагнул к ней. Она – назад.

– Ты не знаешь, что под этим люком. И слава богам, пока не знаешь. – Его голос стал жёстким. – Возвращаемся. Сейчас.

Паулин сжала кулаки.

– Я не вернусь просто так. Не после всего.

– Тогда я тебя утащу. На себе. Как дикого зверя.

Он не шутил. Это было видно по глазам.

Она отвернулась и пошла первой. Медленно. Через кусты. Через ветки. Он следовал за ней, не произнося ни слова.