– Зачем? Чтобы ты мог ею управлять?

– Нет. Чтобы ты сама смогла.

Она отвернулась, но он не дал ей уйти. Рука легла на её плечо – не грубо, но твёрдо. Паулин замерла. Тело будто взбесилось – сердце билось в горле, ладони вспотели, дыхание сбилось.

– Ты думаешь, я играю с тобой? – его голос стал ниже, почти интимным. – Если бы я хотел сломать тебя – ты бы уже лежала в пыли. Но мне интересна та, кто встаёт. Снова и снова.

Она не выдержала. Что-то внутри сорвалось – истерично, нерационально. Оттолкнула его, но не с силой – с болью, с тем захлёстом эмоций, что приходит перед срывом. Грудь вздымалась тяжело, как после бега. В глазах заблестело – не от слёз, от безумия, что ползло изнутри. Губы дрожали. Паулин хотела закричать, ударить, исчезнуть – всё сразу. Это было не просто отчаяние. Это было нечто иное. Нечеловеческое. Лирхт нахмурился. Он не понимал, откуда такая реакция. Списал на нервы. На юношеский бунт. На гормоны. Он не знал, что тело Паулин в эти секунды медленно, но верно начинало менять себя. Незаметно. Но необратимо.

– Прекрати. Ты лезешь под кожу, ты выворачиваешь меня. Я не знаю, кем ты меня видишь – но я не та. Я не хочу быть ею.

Он шагнул назад.

– Но ты уже ею стала. И чем быстрее ты это примешь, тем меньше крови потратишь.

– Ты… – голос Паулин дрогнул. Она не договорила. Слёзы, рвущиеся изнутри, будто заглушили слова. – Ты не имеешь права говорить так, будто знаешь меня. Тебе просто удобно, чтобы я молчала и подчинялась!

Она ударила его кулаками в грудь – не сильно, но с отчаянием того, кто больше не знает, куда деть себя. Раз, второй…

Вместо того чтобы отступить, Лирхт резко поднял руку – не в ярости, но в контроле. Его ладонь чётко, отточенно ударила её по щеке. Не с силой, способной сломать, но с резкостью, способной остановить.

– Приди в себя, – сказал он. Глухо. Без ярости. Как диагноз. Как пощёчина реальности.

Паулин замерла. Щека вспыхнула жаром, будто кожу опалили. Несколько секунд – и в глазах защипало. Слёзы вырвались, предательски. Она развернулась, не выдержав его взгляда, и побежала прочь, почти вслепую, сквозь двор, в ночь, которая не скрывала – а обнажала. Тени за её спиной вздрогнули. Камень под ногами казался зыбким.

Она бежала – не от Лирхта. От себя. От того, во что превращалась.

Покои, принадлежавшие дому Райнильд, утопали в полутьме. Комнаты были обставлены со вкусом, но сдержанно: много дерева, приглушённые цвета, толстые ковры, глушащие шаги. За массивным столом сидел мужчина средних лет – Альбрехт Райнильд, представитель рода, чьё влияние доходило до самых отдалённых провинций. У него были руки земледельца, взгляд торговца и осанка полководца.

Перед ним – Шион. Мантия цвета горького шоколада спадала с её плеч, взгляд был твёрд. Они сидели не как старые знакомые. Они сидели как дипломаты. Люди, чьи слова могли сдвинуть границы мира.

– Ты уверена, что это не вызовет раскола? – спросил Альбрехт, глядя в окно, за которым плыли тяжёлые облака.

– Наоборот, – ответила Шион. – Это создаст новую расстановку. Пока Альвескарды считают вас союзниками, мы объявим помолвку Паулин и твоего племянника. Тихо. В рамках "восстановления старых связей". Они не смогут возразить – формально это наш внутренний вопрос.

– А когда правда всплывёт?

– Тогда уже будет поздно. Райнильд, Бернсайд и Ленц станут единым фронтом. Если Альвескарды попытаются выступить, они останутся одни против троих. Их влияние не выдержит такой конфигурации. А если согласятся – мы получим мир. На наших условиях.

Альбрехт потёр подбородок.

– И ты думаешь, Лирхт просто сдаст Паулин?