Лирхт сидел во главе. Как всегда – без украшений. Только взгляд. Как кольцо на горле.

– Вопрос ясен, – произнёс кто-то из хранителей. – Дом Ленц остался без формального главы. Родственники по боковой линии отказались. Девица Люси не может взять полномочия. Остаётся один вариант.

Все взгляды – на неё.

Паулин села. Молча. Руки – сложены на коленях. Поза – прямая. Только кожа на запястье дрожала еле заметно под тонкой вязью клейма.

– Эта девушка, – заговорила одна из старших жриц, – носит печать. Она ограничена в действиях. Может ли такая фигура быть полноправной главой?

– Эта девушка, – ответил Лирхт, не поднимая голоса, – удержала под контролем и Люси, и ритуал, и саму себя. Я не вижу, кто здесь опаснее – она или те, кто смотрят в тарелки и ждут, пока за них примут решение.

Пауза. Кто-то кашлянул. Кто-то отвернулся.

– Она нарушила обряд. Разбила посуду. Напала на жрицу.

– Она не напала. – Лирхт поднял глаза. – Она ответила.

Паулин всё это время молчала. Лишь в какой-то момент сказала:

– Вы всё решили? – спросила. – Поздравляю. Только забыли спросить меня.

Она задрала подол платья выше бедра. На коже – клеймо Дома Ленц. Старое, выжженное. Как тавро. Как приговор.

Она достала тонкий кинжал из рукава, обернула рукоять платком и срезала клеймо одним точным движением.

Кровь пошла сразу. Горячая, быстрая, не умоляющая.

– Заберите свою власть, – бросила она. – Заберите свой герб, свою память, свои ритуалы. Я больше не принадлежу этому.

Она вытерла клинок о край мантии и бросила его на стол.

– Я пришла не за титулом. И уж точно не за одобрением. Мне плевать, кто будет сидеть на троне мёртвого дома. Я – живая. И я ухожу.

Она развернулась. Пошла к выходу. Кровь капала за ней на камень, оставляя след – не родовой. Собственный.

Никто не встал. Никто не осмелился окликнуть.

Лирхт смотрел ей вслед. Но прежде чем она дошла до двери, Паулин остановилась.

Из складки платья она извлекла кольцо. Простое, тяжёлое. Глава Дома Ленц. Оно пахло железом, пеплом и чужими ожиданиями.

Она повернулась, метнула его в сторону стола. Оно упало прямо перед Лирхт – с глухим звоном, будто кто-то ударил в кость.

– Эта партия за тобой, – бросила она. – Но она не последняя.

И ушла. Без поклона. Без взгляда назад.

Кольцо лежало на столе, сверкая, как мокрый металл. Лирхт посмотрел на него, потом поднял взгляд на зал. Ни слова не сказал. Но в его лице что-то сдвинулось – не гнев, не боль. Что-то внутренне неделимое.

– Заберите кольцо, – произнёс кто-то из старейшин. – Или сожгите. Оно больше никому не принадлежит.

– Ошибаетесь, – сказал Лирхт. – Оно лежит здесь потому, что она позволила. А значит, оно ещё может говорить.

Он взял кольцо. Поднял. Не надел. Просто держал. Словно ощущал вес не металла, а крови.

Некоторые лица за столом побледнели. Кто-то опустил взгляд. Несколько человек встали и вышли. В тишине. Без комментариев.

А Лирхт всё ещё стоял. С кольцом в руке. Глядя на дверь, через которую ушла женщина, способная вырезать из своего тела имя рода.

И только тогда он заговорил.

Голос был ровным, но в нём не было ни капли воздуха. Только вес.

– Она ушла. Но теперь вы все знаете: это она позволяла вам существовать. Не вы ей – она вам.

Он посмотрел на кольцо. Поднял. Повернул в пальцах – как будто чувствовал не металл, а остаточное тепло плоти.

Потом положил обратно. Не бережно. Не небрежно. Как приговор, от которого нельзя отмахнуться.

– Дом Ленц больше ей не принадлежит. И слава богам – она это показала.

Так, как никто из вас даже не осмелился бы подумать.

Но её кровь останется.

Ребёнок, которого она носит, – наследие.