– Ты же понимаешь, что если я захочу, – шепчет она, – ты не встанешь отсюда никогда.

– Это и страшит. Это и привлекает.

– И ты правда готов так жить? В моих тенях?

Он поднял голову. Улыбнулся. Тихо. Даже нежно.

– Я пришёл с пустыми руками. Позволь мне остаться с твоими.

Она провела пальцами по его волосам. По затылку. Медленно, с лаской. А потом – склонилась и прошептала в его ухо:

– Ты мой Schmerzengel. Всегда был. Даже когда предал.

Он закрыл глаза. Вдохнул. Почувствовал её дыхание на губах.

И в этот момент – не дрожал. Не злился. Он будто растворился.

– Я не забираю, – прошептала она. – Я возвращаю.

Он коснулся её груди. Ткань соскользнула с плеча. Всё было слишком близко, слишком телесно.

Она не отстранилась. Наоборот – придвинулась.

Её губы нашли его.

Не мягко. Не неуверенно. А как будто знали, куда именно вернуться.

Он поднял её, унес к постели – они рухнули вдвоём, как вода, как воск.

Тела нашли друг друга легко – слишком легко.

Слов не было. Были звуки кожи, дыхания, рывков, царапин.

Он в ней, она в нём – оба слишком давно не были живыми в этом.

В ней дрожала власть. В нём – страх и желание.

Она оседлала его – медленно, грациозно, как будто вновь завоёвывала.

Он позволял.

Она наклонилась к нему, проводя языком по его щеке, чуть касаясь губами уха.

– Вот так, – шептала. – Всё, что ты не дал мне в прошлой жизни – я возьму в этой.

Он сжал её бёдра. Глубоко. Почти болезненно.

И она выгнулась над ним – вся сияющая, почти горящая.

И именно в этот момент – когда её руки легли на его лицо, когда она думала, что он сдался – он поднял свою руку и провёл ею вдоль её шеи.

Ласково. Почти любя.

– Лирхт… – прошептала она.

– Прости, – сказал он. – Но я больше не могу дать тебе весь мир.

И произнёс слова.

Под его рукой – её кожа засветилась. Золото. Сначала как отблеск. Потом – как сеть. По венам, по шее, по плечам – пошёл узор. Тончайшая вязь. Пульсирующая, словно светящийся шрам.

Паулин отпрянула. Глаза – расширены. Тело – напряжено. Она схватила его за руку. Но было поздно.

– Что ты сделал? – прошипела она.

– Удержал, – выдохнул он. – Пока ты не уничтожила всех. Пока не уничтожила себя.

Она вскочила. Свет гас. Но клеймо – осталось. Золотое. По венам. По сердцу.

– Я доверилась тебе…

– Нет. Ты дала мне роль. А я решил сыграть по своим правилам.

Она стояла. Босая. Покрытая золотой вязью. И её дыхание – было тише, чем ожидание бури.

– Ты думаешь, это удержит меня?

– Я думаю, теперь ты хоть на мгновение станешь не богиней. А женщиной.

Паулин смотрела долго. Потом – усмехнулась.

– Глупец. Ты положил руки на солнце и думаешь, что не обожжёшься.

И вышла. Золото на коже – всё ещё светилось. А в комнате остался он. Один. С рукой, которая дрожала, не от магии. А от того, что ей пришлось коснуться.

Паулин стояла у окна. В руках – тонкий свиток, свёрнутый без печати, только с красной лентой. Голубь уже сидел на перилах, нетерпеливо перебирая лапками.

Она долго смотрела на него. Потом – привязала письмо, медленно, осторожно. Погладила по спине. Почти ласково.

– Лети, – прошептала. – Только не молчи.

Он взлетел. Вспыхнул в воздухе серебром. И сразу – короткий свист. Что-то тонкое и быстрое рассекло воздух.

Крыло затряслось. Тело покачнулось. Птица упала.

Она замерла. Не сразу поняла. Потом – схватилась за подоконник.

На земле под башней – белое перо. И маленькое пятно крови.

– Значит, так, – сказала она. Без удивления. Даже не яростно. Излишне холодно.

Позже, вечером, был ужин.

Не торжественный – камерный. Политически важный. За столом – несколько старших, пара жриц, и, конечно, Лирхт. Паулин пришла в чёрном. Молча. Села. Глаза – сухие. Спина – ровная. На коже – золотая вязь всё ещё светилась в ямке между ключиц.