Паулин подошла. Дотронулась до стула. Затем – до ведра. Её пальцы уже не дрожали.

– Я думала… – Вивьен с трудом подняла голову. – Ты пришла извиниться.

Паулин не ответила. Лишь кивнула. Лирхт наблюдал, не вмешиваясь. Он видел: в ней что-то проснулось.

Огонь зашипел, когда металл коснулся поверхности. Щипцы задымились.

Паулин взяла их. Подошла ближе. Лирхт хотел шагнуть – но замер. Она ничего не говорила. Она не кричала. Она просто вложила щипцы Вивьен в рот и зажала.

Сначала – короткий вопль. Потом – треск. Кровь, зубы. Потом – мясо. Потом – она достала язык.

Тишина была абсолютной. Вивьен уже не кричала.

Паулин взяла нож и начала вскрывать грудную клетку. Медленно. Аккуратно. Как хирург. Как будто хотела что-то достать.

Когда всё закончилось, она сидела у тела. Кровь – на щеках, на губах, на ладонях. Она смотрела в одну точку. Потом опустилась. И начала пить. Медленно, будто ела суп.

Стражники не решались подойти. Лирхт молчал. Он видел – перед ним не просто солдат. Не просто инструмент. Что-то другое. Что-то древнее.

Когда её оттащили, она не сопротивлялась. Только шептала: «Я чистая. Я настоящая. Теперь ты знаешь…»

Пар обволакивал воздух в душевой, капли воды скатывались по плитке, как исповеди по чужой коже. Паулин стояла под ледяной струёй. И всё же тело всё ещё помнило тепло. Тепло, которое не от воды. Не от боли. От власти.

Открылась дверь. Лирхт вошёл тихо, будто тень. Она не обернулась.

– Стражники говорят, ты молчала всю дорогу. – Его голос был ровным, но сдержанным.

– А что мне было говорить? – Паулин шептала. – Спасибо за возможность?

Он подошёл ближе. Не касаясь. Только стоял. Смотрел. Словно ждал, пока она скажет ещё что-то.

– Ты знала, что делаешь? – спросил он.

– Да.

– Почему?

Паулин сжала пальцы в кулак. Вода стекала по её запястьям.

– Потому что я хотела. Потому что я могла. Потому что если бы я этого не сделала, то сделала бы что-то хуже.

– Ты думаешь, я тебя осуждаю? – Лирхт приподнял бровь. – Я не из тех, кто пугается крови.

– Тогда зачем пришёл? – обернулась она, взгляд яростный. – Чтобы убедиться, что я окончательно сошла с ума?

Он подошёл. Встал напротив. Между ними – пар, напряжение, холод и жара одновременно.

– Я пришёл потому, что ты стала опасной. Даже для себя. – Он протянул руку и стёр каплю с её щеки – была ли это вода или слеза, он не уточнил. – Не забывай, Паулин. Ты – инструмент. И если ты сломаешься, тебя не починят. Тебя заменят.

Она стиснула зубы. Сердце застучало громче. Но губы дрогнули.

– Лучше быть сломанной собой, чем целой по чьему-то приказу.

Он усмехнулся.

– Это уже философия. А ты всё ещё стоишь голая, с руками в крови.

Он отвернулся. Сделал шаг к двери. Но замер.

– Очисти голову. Завтра ты понадобишься мне другой.

Он почти вышел.

– Останься, – выдохнула она, тише шороха воды.

Лирхт замер. Спина напряглась. Он обернулся.

Она стояла, не отводя взгляда, и в этот момент не просила. Она требовала. Тихо. Слабо. Но требовала.

Он вернулся. Не сказал ни слова. Остался.

Он снял куртку, бросил на край скамьи. Подошёл ближе. Их дыхание смешалось с паром.

Она положила ладони ему на грудь, скользнула вверх – к плечам, к шее, к затылку. Он позволил. А потом притянул её к себе. Без резкости, но твёрдо. Пальцы скользнули по её спине, оставляя за собой тепло, от которого кружилась голова.

Паулин дрожала. Но не от страха. От осознания, что он – здесь. Не потому, что обязан. А потому что выбрал.

И когда их губы встретились, это было не про нежность. Это было про выживание. Про подтверждение: ты жив, ты нужен, ты есть.

Он прижал её к стене душевой. Горячее дыхание. Холодная плитка под лопатками. Её пальцы – в его волосах. Его руки – на её бёдрах. С каждым движением – меньше границ, меньше слов. Только кожа, только взгляд, только давление пальцев, будто он считывает её душу сквозь тело.