Дрожащими руками (сердце снова колотилось, «Опекун» настойчиво сигналил о «субоптимальном возбуждении») она смешала порошки с небольшим количеством воды в найденной когда-то в Архиве и тоже «забытой» здесь небольшой металлической миске. Получилась бледно-желтая, вязкая жидкость, лишь отдаленно напоминающая взбитое яйцо. Она налила на плитку немного масла из крошечного флакона «Кулинарный Субстрат Жировой №3» – прозрачной, без запаха жидкости.

Взяла дневник. Открыла на рандомной странице. Чтение должно было стать щитом от навязчивых мыслей о безумии происходящего. «…и мы просто сидели у костра, жгли эту дурацкую сосиску на палке, она вся обуглилась снаружи и была холодной внутри, а Марго чуть не подожгла свои кеды…»

Она повернула механическую ручку регулятора плитки. Раздалось сухое щелканье. Ничего. Еще щелчок. И вдруг – резкий треск! Искра сине-белого света, яркая и злая, прыгнула из-под керамической поверхности, осветив на миг ее широко раскрытые глаза и напряженное лицо. Кристина вскрикнула и отпрянула. Запах озона, резкий и непривычный, ударил в нос. Сердце бешено колотилось. Глупая! Опасная! Но… это было настоящее. Эта искра. Этот треск.

Она осторожно повернула ручку еще раз. На сей раз поверхность плитки в центре начала слабо светиться оранжевым, затем красным. Колечки тепловых волн поплыли в воздухе над ней. Она вылила желтоватую смесь на раскаленную поверхность. Раздалось громкое, агрессивное ШШШШИПЕНИЕ! Столб пара рванул вверх, ударив в лицо горячей, влажной волной. Запах! О, Боже, запах! Это был не просто запах нагретого протеина. Это был запах горячего масла, чего-то готовящегося, чего-то… почти как в старых описаниях. Горячий, жирный, плотный, с едкой ноткой подгорания. Совершенно неоптимизированный. Совершенно реальный.

Кристина схватила найденный в Архиве же старый, обгоревший пластиковый шпатель. Ее движения были неуклюжими, паническими. Она попыталась поддеть краешек смеси, как та девушка в Иммерсии про «традиционный завтрак». Смесь прилипла. Она дернула сильнее. Горячая капля масла выплеснулась и упала ей на тыльную сторону ладони.

«Ай!» – вырвалось у нее громче, чем она планировала. Острая, точечная боль! Настоящая! Не симуляция, не «приятное покалывание» из Иммерсии. Горячая, живая боль. Она отдернула руку, сунула обожженное место в рот, ощущая солоноватый вкус кожи и масла. Слезы навернулись на глаза от неожиданности и боли. Она посмотрела на свою «яичницу». Она была жалкой: комковатой, местами подгоревшей до черноты, местами сыроватой. Дымок от подгоревших краев поднимался к потолку, и Кристина с ужасом подумала, что вот-вот сработают датчики дыма.

Но вместо паники, вместо чувства глупости, ее вдруг охватил… восторг. Неуклюжий, нелепый, но чистый. Она стояла посреди своего идеального модуля, с обожженной рукой, перед дымящейся, корявой лепешкой из синтетического порошка, приготовленной на искрящейся древней плите, украденный дневник лежал рядом, открытый на странице с обгоревшей сосиской. Воздух был наполнен запахом дыма, озона, подгоревшего масла и пота, выступившего у нее на лбу. Это был хаос. Это был беспорядок. Это было… настоящее.

Она осторожно сдула на обожженное место. Боль была острой, но уже отступающей. На коже осталось маленькое красное пятнышко. Ее первый шрам. Ее первый, неоптимизированный, добытый с трудом опыт. Она подняла шпатель с комком своей «яичницы», поднесла ко рту. Вкус был странным, синтетически-яичным, с горьковатым привкусом гари. Совсем не таким, как в Иммерсиях. Но она съела этот комок. И это был самый вкусный, самый значимый ужин за всю ее жизнь в Экосистеме Изобилия. Потому что он был ее. Потому что он пах дымом, болью и тихим, настойчивым шепотом бумаги из прошлого. Шепотом, который начинал звучать в ней все громче.