Почерк на страницах был размашистым, нервным, местами небрежным. Чернила – синие, местами выцветшие до бледно-голубого, местами расплывшиеся от капель… воды? Или чего-то еще? Кристина осторожно перелистнула несколько страниц, покрытых рисунками скучающих на уроках рожиц, списками песен с незнакомыми названиями, короткими фразами: «Устала!», «Мамкин суп топ!», «Кирилл – идиот!». Мир, запечатленный здесь, был хаотичным, эмоциональным, неоптимизированным.

И вот, ее взгляд упал на запись, датированную пятницей, октябрем. Чернила здесь были особенно густыми, буквы – крупными, с сильным нажимом, местами рвавшими бумагу.

«День Абсолютного Кошмара!» – начиналось с размашистого заголовка. «Проснулась – опаздываю на ВАЖНЕЙШЕЕ собеседование на стажировку! Мчалась как угорелая, кофе пролила на новую (!) блузку, волосы – дурдом. Прибежала к метро – а мой старенький, но верный „Жучок“ (да, я так ласково называю свою тачку, он заслужил!) – МЕРТВ. Совсем. Не заводится. Батарея? Стартер? Кто его знает! Я чуть не разревелась прямо на парковке. Собеседование в 10:00, а сейчас 9:40, и я в часе езды от места! Такси – золотое, денег нет. Общак – переполнен до ужаса. Чувствовала себя полнейшим лузером, идиоткой, которая не может даже машину завести. Стресс – зашкаливал! Казалось, весь мир рухнул. Позвонила папе – он орал что-то про „я же говорил, надо было новую брать“, что вообще не помогало. Потом… потом пришел дядя Вася, сосед. Увидел мои сопливые слезы и мой „Жучок“. Сказал: „Не реви, девонька, щас глянем“. Он копался под капотом минут двадцать, весь в мазуте, ругался тихонько, но по-доброму. Я стояла рядом, тряслась от холода и отчаяния. И ЗАВЕЛОСЬ! Этот старый, пыхтящий звук мотора – самая прекрасная музыка на свете! Я чуть не расцеловала дядю Васю (и машину!). На собеседование опоздала на полчаса, но честно все рассказала про „Жучка“ и дядю Васю. И знаешь что? Они РЖАЛИ! И взяли меня! Потому что „у вас, видимо, талант превращать кошмары в приключения“. Вечером ела холодную пиццу в обнимку с „Жучком“ на парковке. Он тарахтел неровно, но был ЖИВОЙ. И я была счастлива. Дико, глупо, по-дурацки счастлива. Потому что это было НАСТОЯЩЕЕ. Весь этот стресс, вся эта паника, а потом – эта безумная радость! Никакая виртуальная иммерсия не даст ТАКОГО кайфа. П.С.: Дядя Вася – бог. И мой „Жучок“ – тоже немного бог.»

Кристина читала, и буквы словно оживали под ее пальцами. Она чувствовала тот стресс девушки – липкий, всепоглощающий, физический холод на парковке, отчаяние. Она видела дядю Васю, заляпанного мазутом, слышала его тихое ругательство. И этот дикий, неконтролируемый восторг от заведшегося мотора! Эта глупая радость от холодной пиццы рядом с «живой» машиной! Это был не просто текст. Это был взрыв – взрыв жизни, настоящей, неотфильтрованной, неоптимизированной. Жизни, где стресс не стирался кнопкой «пауза», а преодолевался, где радость была не предсказуемым результатом алгоритма, а наградой, выстраданной, добытой в борьбе с хаосом.

Ее собственный «Опекун» легонько «ткнул» ее в висок – предупреждение о учащенном сердцебиении, о повышенном уровне кортизола. Она проигнорировала его. Ее пальцы дрожали, когда она перевернула страницу. Запах бумаги, чернил, пыли и чего-то неуловимого – человеческого пота? – заполнил ее сознание, вытесняя стерильный воздух Архива.

Рядом с тетрадью в коробке лежал еще один предмет, завернутый в кислотно-нейтральную бумагу. Кристина развернула его. Это была куртка. Кожаная. Настоящая. Когда-то, вероятно, черная, но время и использование сделали ее цвет глубоким, сложным, с потертостями до рыжевато-коричневого на плечах, сгибах рук, по швам. Она была тяжелее, чем любая ткань из самоочищающегося комбинезона. Кристина оглянулась – София была погружена в свои голограммы. Сектор «Эпохи Дефицита» был пустынен в этот час.