– Кристина, дорогая! – прозвучал голос матери, теплый, но… слишком ровный. Как у диктора новостей. – Как прошел твой день? «Опекун» передал, что показатели стабильны. Мы рады.

Кристина хотела сказать о коробке. О сколотой игрушке. О царапинах на мертвом смартфоне. О тоске. Но слова застряли в горле. Что она могла сказать? Что ее мучает дискомфорт от совершенства? Что ей жаль куска пластика? Это звучало бы как безумие. Как опасная девиация.

– Все хорошо, – ответила она, глядя в безмятежные глаза голограммы отца. – Стандартно. Работа в Архиве. Все оптимально.

– Прекрасно! – обрадовался голос отца. – Помни, гармония – в принятии оптимального. Не позволяй случайным мыслям нарушать баланс. «Опекун» – твой лучший советчик.

Они поговорили еще несколько минут о погоде (идеальной), о новых Иммерсиях (захватывающих), о планах на следующую виртуальную встречу (оптимально запланированной). Потом голограмма помахала рукой и растворилась. В модуле воцарилась тишина, нарушаемая только едва слышным гудением систем. Идеальная тишина. Идеальный комфорт.

Кристина осталась стоять посреди комнаты. Она подняла руки и посмотрела на кончики пальцев в тонких перчатках, которые она забыла снять. На них, в микроскопических бороздках ткани, все еще виднелись мельчайшие частицы пыли из коробки ARK-7749-21. Пыль прошлого. Пыль, которой не должно было быть в этом стерильном раю. Она медленно стерла ее, прижав ладони к безупречно гладкой поверхности адаптивной стены. Холодный, идеальный материал поглотил следы. Но ощущение – ощущение этой пыли, этой шероховатости ушедшего мира – осталось на коже. Как навязчивое напоминание. Как тихий, необъяснимый зов из глубины той самой тоски, что жила в ней, в самом сердце Алтаря Изобилия.

Пыль Архива осела не только на перчатках, но и где-то глубоко внутри, крошечной занозой в гладкой поверхности ее существования. На следующий день, вернувшись в Сектор «Эпоха Дефицита», Кристина снова подошла к коробке ARK-7749-21. София уже погрузилась в свои «значимые артефакты Переходного Периода», ее внимание было приковано к голограмме какого-то оптимизированного бытового прибора ранней эпохи Управителя. Мир Софии был чист, логичен, лишен неудобных шероховатостей.

Кристина же снова заглянула в коробку с «мусором». Под сканированной книгой, под свертком ткани, ее пальцы в тонких перчатках нащупали что-то твердое, прямоугольное, обтянутое материалом, который показался странно… живым на ощупь. Не гладким пластиком или холодным металлом, а шершавым, слегка потертым, теплым от прикосновения, даже сквозь перчатку. Она осторожно извлекла предмет.

Это была тетрадь. Не цифровой планшет, не голопроектор. Старая, бумажная тетрадь в картонном переплете, обтянутом искусственной кожей когда-то ярко-синего, а теперь выцветшего до грязно-серого цвета. Углы были стерты, обложка потерта, а на лицевой стороне, вытисненная когда-то золотой фольгой, потускневшей до бледно-желтого, едва читалась надпись: «Мой Мир. 2025».

Воздух вокруг Кристины, всегда безупречно отфильтрованный и нейтральный, внезапно показался ей слишком чистым, слишком пустым. Она прижала тетрадь к ладони. Материал обложки был шершавым, почти теплым, в отличие от холодного пластика стола или гладкого стекла сканера. Она почувствовала легкую неровность под подушечкой большого пальца – вмятинка, словно от сильного нажатия ручки. След давнего усилия, давней эмоции, застывшей во времени.

Она открыла тетрадь. Страницы пожелтели по краям, стали ломкими, хрупкими. Запах ударил в ноздри – не химический аромат Архива или стерилизатора, а сложный, глубокий, почти осязаемый коктейль: сладковатая пыль, едкая нота плесени, что-то древесное, и под всем этим – едва уловимое, но отчетливое дыхание человека. Запах времени. Запах жизни, которая оставила этот след. Кристина инстинктивно втянула воздух глубже, забыв на мгновение о «Опекуне», который мог счесть это действие «субоптимальным».