Бумажные фонари, висевшие под карнизами крыши с лихо загнутыми вверх углами, загорелись. Следом за ними по цепочке вспыхнули фонари по периметру площади.

– Госпожа, время… – голос сидевшего напротив дворецкого Тримаса был полон сочувствия.

Он смотрел с жалостью. Я различала это выражение даже в лёгком сумраке кареты. Большим пальцем Тримас теребил цепочку карманных часов, тонувших в его широкой морщинистой ладони.

Я снова выглянула в просвет между шторками: в полицейском участке слишком много посетителей.

Это не проблема. Они ничего мне не сделают.

Во рту вдруг пересохло, ком встал в горле. Я смотрела на разговорившихся на крыльце чиновников, озарённых светом бумажных фонарей.

Бам! – грохнуло рядом. В глазах потемнело, и я будто провалилась…

БАХ! БАХ! – грохот заглушает крики и рык толпы. Звенит в ушах. Меня толкают, сжимают огромные высокие фигуры. Искажённые лица проступают в дыму. Растрёпаные волосы. Тычки и пинки. Полицейские бегут с нами. Мама, прикрыв округлившийся живот рукой, ввинчивается в толпу, тащит меня за собой, её пальцы больно сжимают мою ладонь. Я хочу кричать, а в горле – ком. Я прижимаю к груди плюшевого Котю. Рука устала, но он не сможет здесь один. Я должна его спасти. Должна защитить. Слева, справа, сзади, спереди – везде толкают. Трещит одежда. Дым щиплет глаза. Я снова хочу принять драконью форму, растолкать всех, спасти маму и Котю – мышцы и кости вспыхивают огненной болью. Ноги подгибаются, но толпа не даёт упасть, мама протаскивает меня между бегущими, как мокрое бельё между валиками. Котю рвут из моих рук, я впиваюсь в мягкую ткань пальцами, мысленно молю «Прости-прости, потерпи, маленький» – и никак не могу превратиться. Никто в бегущей толпе не превращается в дракона. Что-то не так… Папа что-то говорил о дыме и обороте. Оглядываюсь. Сквозь пелену слёз надеюсь его разглядеть. Он обещал догнать нас, но среди перекошенных лиц нет его улыбчивого лица. Всё застилают слёзы.

БАБАХ! Вспышка слепит. Я лечу. Всех нас отбрасывает. Звон. Я сжимаю мамины пальцы и Котю. Только не отпускать. БАМ! Вспышки темноты и света, алого и чёрного. Я держу маму и Котю. Порыв ветра распахивает дым, открывшееся синее небо надо мной перекрывает тёмный силуэт дракона. И снова дым смыкается. Что-то шевелится подо мной, вокруг меня. В ушах нарастает звон. Я держу мамину руку. Её пальцы слабые, но я не потерялась, значит, всё будет хорошо. Меня снова толкают снизу, сбоку. Толкают, и я откатываюсь, падаю на камни мостовой. По ним течёт кровь, пропитывает моё когда-то белое платье, Котю, марает ноги и руки тех, кто поднимаются рядом со мной и тех, кто не шевелится. Никогда не видела так много крови, даже когда маме и папе на лечение приносили раненых. Приподнимаюсь на локте: крови слишком-слишком много. Она везде.

Надо спросить у мамы, почему так. Я сажусь ровнее и, прижав Котю к груди, тяну маму за руку… а она… она…

– Госпожа.

Я вздрогнула. Крик застрял в горле колючим комом.

Тримас наклонился ко мне. Проникавший между шторками свет блестел в его седых волосах:

– Этот звук был от того, что грузчики уронили ящик. Ничего опасного не случилось. Дышите. Глубоко.

Я покосилась на окно: двое мужчин поднимали окованный медью ящик на крыльцо. Рядом стояла телега с ещё двумя ящиками. Один уронили на мостовую – бытовая мелочь, но ужас сковал меня, проник в каждый нерв, остановил дыхание.

– Раз-два, вдох-выдох, – тёплый мягкий тон, сочувствие в глазах Тримаса с оттенком сожаления.

Я в безопасности.

Я судорожно втянула воздух. Это случилось снова. С тех пор, как я покинула дом, приступы воспоминаний вернулись, снова я проваливалась воспоминаниями в тот страшный день. Жалкая, слабая трусиха!