Опасение…

Не я один ощущал себя не в своей тарелке, хотя как раз у меня были поводы беспокоиться: врагом мог оказаться любой. Понимание этого давило на плечи постоянно, а сейчас ощущение усилилось многократно. Придавливало к полу так сильно, что я почти задохнулся. Зачем отец так рано посвятил меня в миссию рода Бергов? Зачем рассказал мне, ещё ребёнку, так много? Почему не запер меня в моей комнате в день последнего своего разговора с императором? Неужели отец не хотел надёжно уберечь меня, тогда ещё восьмилетнего, от таких знаний?

Голос, звук резко открывающейся двери – и я очнулся от приступа малодушия.

Да, знания об освободительном движении лишили покоя, порой были горьки, но зато я видел поболее многих, и лживая доброта императора не могла меня обмануть. Осторожность знающего об истинном положении дел куда лучше спокойной слепоты, из-за которой можно умереть, даже не поняв, от чего именно.

Я же имел возможность нанести удар первым.

– Это просто возмутительное хамство! – вошедший в вагон-ресторан молодой человек с густой чёрной шевелюрой и блекло-серыми глазами взмахнул рукой. – Какое право имели эти холуи обсуждать содержимое моего чемодана? – Он оглянулся. – Вот скажи, Фенг Ин, имели ли они право обсуждать то, что не касается их непосредственной службы?

За ним шёл подросток-имперец, чьи раскосые глаза были настолько широко распахнуты, что почти сравнялись размером с нашими. Только два удара сердца спустя я понял, что этот встревоженный подросток, названный Фенг Ином – Лонгвей. С этой новой внешностью он совсем не походил на себя и казался старше.

Судя по растерянному лицу, жизнь вне Золотого города продолжала его удивлять.

Я должен его убить.

Без наследника, с больным правителем империя не сможет удержать в своём составе завоёванные страны. Бергхольд освободится, я вернусь домой, на земли, которыми правили мои предки. Вернусь не заложником, а тем, кто восстановил родовую честь и отомстил за отца. Не будет стражи Золотого города, соглядатаев, цензоров, и больше никто не сможет обвинить мою семью в предательстве интересов своих подданных и союзников.

Сероглазый брюнет рухнул на кресло возле свободного столика и грозно переспросил:

– Так что ты думаешь, Фенг Ин? Или предпочтёшь поджать хвост, как остальные трусы? – он посмотрел на дверь, но за ними в вагон-ресторан никто не вышел, и брюнет презрительно фыркнул.

Он притягивал всеобщее внимание громкостью голоса и активной жестикуляцией, самими словами! Лонгвей нашёл меня взглядом и уголки его губ дрогнули, а плечи расслабились, словно он испытал невероятное облегчение, как только он понял, что я рядом. И это было настолько искренне, что я дрогнул.

Лонгвей обратился к своему новому знакомцу:

– Полагаю, полицейские просто не могли промолчать, увидев такие откровенные фотографии. Прекрасное развязало их языки!

Настроение в вагоне-ресторане менялось молниеносно: от насторожённости – к возмущению громким пассажиром и шоку от подобной фривольности. Теперь внимание приковал сам Лонгвей, все безмолвно задавались вопросом, не ослышались ли они по поводу «откровенных фотографий»?

Теперь уголки губ Лонгвея приподнялись более явно. Он тяготился чопорностью Золотого города и чёткостью его церемоний, но внимание к себе любил и сейчас вновь на миг задержал на мне взгляд, будто ожидая похвалы за то, как ловко перетянул внимание пассажиров на себя. Лёгкий румянец на щеках выдал его смешанное с удовольствием смущение.

Глупый мальчишка не понимает, что ему нужно вести себя как можно более тихо, если и правда хочет попасть в Академию без помех.