Старший сержант мне нравится. У него доброе открытое лицо с правильными чертами, он много шутит и улыбается. Если главный дед такой, то жить можно. А слова о том, что в роте нет дедовщины и воровства обнадëживают и успокаивают.

    После старшего сержанта слово берёт капитан и долго рассказывает нам о распорядке дня в роте, правилах отдыха и нарядах, назначениях помещений и кабинетов в роте.

    Ленинская комната, в которой нас собрали, уже почти двадцать лет называется комнатой досуга и информирования, но что поделаешь, если советская терминология с её товарищами и повсеместными сокращениями намертво сплелась с армией, её бытом и лексиконом. Да и сказать «ленинская», или просто «ленинка» намного проще и быстрее, чем каждый раз повторять «комната досуга и информирования».

    Вскоре с поста дневального раздаётся команда:

– Рота! – и это «рота» звучит лениво и как будто с одолжением. Даже не «рота», а как-то «ро-о-ота» и совсем без восклицательного знака в конце, – приготовиться к построению на приëм пищи.

    Дружно встаëм всем младшим призывом и выходим на построение. Черпаки с дедами остаются сидеть на местах и только после того, как мы выходим из комнаты, начинают вальяжно, не торопясь, выбираться со своих мест.

    Через десяток минут вся рота построена перед казармой, но уйти на обед мы никак не можем.

– Не понял, – Лорченко закрывает глаза и быстро трясёт головой. Пересчитывает нас ещё раз, – одного не хватает!

– Ну старший и средний призыв на месте, – раздаётся из строя.

– Борик, – кивает сержант себе за спину, – метнись посмотри в роте – кого не хватает.

– Блин! – тут же возмущается невысокий и худой стриженый под ноль солдат, – чего я сразу?

– Потому, что я так сказал! – Лорченко нагибается вперёд и чеканит каждое слово.

    Тут из казармы выбегает Подаченко и запрыгивает в строй. Тут же принимает вид серьёзный и отрешенный. Сержант наклоняет голову и медленно поворачивается к опоздавшему. Высокий, крепко сбитый Подаченко каланчой возвышается над сослуживцами. Светлые соломенного цвета волосы и узко поставленные глаза вкупе с правильным арийским профилем делают его похожим на немецко-фашистского захватчика, гордо марширующего по захваченным территориям с огнемётом наперевес.

– Военный! Ты ох*ел? Тебя вся рота должна ждать? – больше удивлённо, чем разозлившись спрашивает Лорченко

– Шнурок парваўся, таварыщ старшы сяржант, – не поворачиваясь к сержанту отвечает Подаченко, нелепо улыбаясь.

– Ты что, дебил? – лицо сержанта уже не доброе, и не весёлое, – улыбку убрал!

    Подаченко моментально становится серьёзным.

– Наверное, виноват, исправлюсь?! – орёт Лорченко.

– Виноват, исправлюсь! – бодро кричит Подаченко.

– Рот-т-та! – Лорченко отходит от провинившегося, и становится видно, что настроение у него уже испорчено, – в колонну по трое становись! На приём пищи шаго-о-о-м арш!

    Двигаемся к столовой. Сержант, закинув руки за спину, энергично перемещается взад и вперёд вдоль строя и внимательно следит за движением ног подопечных.

– Р-и-и-з, Р-и-и-з, Р-и-и-з, два, тррри, – сквозь зубы командует он, – Р-и-и-з, Р-и-и-з, Р-и-и-з, два, тррри. Велигаев! Ногу подбери! – сержант резко сближается со строем и сильно бьёт мыском берца по косточке солдату.

– Ай, блин, Лор, больно! – Велигаев на ходу трет ушибленную ногу.

    Становится понятно, что дедовщина в роте все-таки не очень-то и отсутствует.

    В столовой выстраиваемся в очередь согласно сроку службы. Дедушки первые усаживаются за столы с подносами. У кого-то три стакана сока, вместо одного чая, хотя сок нам дают только в обед, кто-то и вовсе не притрагивается к еде. Многие из них уже отужинали в чипке – единственном на территории части киоске, выполняющем функцию магазина, ресторана и клуба сплетен.