– Ну и как он, нормальный? – спрашивает Жуковец.

– Да чмо задроченное! – смеётся Мажейко, – он же плешивый, поэтому и стрижется налысо. Его лошили все, кому не лень в автошколе.

– А тут он нас лошить будет, – печально улыбается Жуковец, а потом вдруг задорно и заразительно смеётся.

    Время от ужина до отбоя самое тягучее и нудное. Мы стараемся не попадаться на глаза черпакам и, тем более, дедам. Долгожданная команда неожиданно звучит за пятнадцать минут до положенного времени.

– Рота, отбой, – как-то вяло, будто напоминая не в первый раз, говорит дневальный, который, почему-то, сидит на стуле на посту.

    Мы запрыгиваем в койки, а в остальном расположении продолжается движение и суета. В наше отделение заплывает орлиный профиль сержанта Демченко.

– Можете так не дёргаться, у нас в роте это не обязательно, команда «отбой» значит, что пора спать собираться. Будете правильно служить – с секундомером за вами никто ходить не будет. Ну всё, спите, пока возможность есть, – он выключает в нашем отделении свет, и мы устраиваемся для сна.

    Спустя минут десять до этого спокойный и размеренный Демченко включает в нашем отделении свет и орёт:

– Младший призыв, подъём! Всем построиться! Вещи к осмотру!

    Мы вскакиваем с коек, строимся вдоль коридора. Демченко быстро идёт через строй и смотрит на нас, вращая головой вправо и влево.

– Подаченко, ты нормальный?– он останавливается и снизу вверх смотрит на солдата, который торопливо что-то дожевывает и судорожно проглатывает. – а я, сука, думаю, откуда чавканье?

– Виноват, исправлюсь! – молодцевато чеканит Подаченко.

– Да нет.. – тянет Демченко, – это так не работает. Жуковец!

– Я! – Жуковец вытягивается в струнку.

– Идешь в столовую, скажешь от меня, приносишь буханку хлеба. Смотри только патрулю не попадись.

– Есть! – отвечает Жуковец и быстро начинает одеваться.

    Его нет около двадцати минут. Всё это время мы стоим на вытяжку возле коек. Наконец, Жуковец возвращается с буханкой хлеба, спрятанной под мастеркой. Сержант берёт у него хлеб и идёт в спортивное отделение казармы.

– Подаченко! –  говорит не громко, но таким тоном, что тот вздрагивает, – особое приглашение нужно? За мной! – Подаченко послушно семенит следом.

– Упор лёжа принять! – Демченко аккуратно и бережно кладёт хлеб на пол перед лицом провинившегося, – отжимаешься по счету, на каждое отжимание откусываешь кусок хлеба. Пока всё не съешь, спать не пойдёшь.

    Спустя пять минут последний кусок хлеба исчезает под солдатом.

– Встать! – командует сержант.

    Подаченко, раскрасневшийся и довольный, встаёт с пола.

– А ящэ ëсць? – спрашивает он, дожевывая хлеб.

    Демченко молча смотрит на него. Затем отводит взгляд в сторону и вздыхает.

– Иди спать, – устало говорит сержант, – всем отбой! – командует он остальным. Мы снова ложимся.

    Уже начинаю засыпать, когда к нам снова заходит Демченко.

– Пацаны, кто рисовать умеет? – повисает пауза, – давайте резче, дедушки спрашивают.

    У меня в памяти всплывает кричалка с КМБ: “никто, кроме нас…” и я, нехотя, зная наперёд, что ничем хорошим это не закончится, произношу:

– Я умею, – и сразу откидываю в сторону плед и ищу ногами тапочки.

– Пошли, – сержант торопливо взмахивает рукой, – ждут уже.

    Захожу в общее отделение. Часть солдат уже спит, мерное сопение висит в полумраке комнаты. На одной из коек сидит несколько человек.

– Давай сюда! – громким шёпотом кричит мне один из них.

    Я подхожу и вижу, что три деда склонились над койкой, на которой лежит солдат на животе без майки. Это Юра Рыкачëв.

    Сложно представить человека, который приписал Юрика к лучшим из лучших, которыми мы здесь по мнению командования являемся. Его фигура имеет форму груши, слегка одутловатое лицо украшают маленькие глазки, будто оседлавшие большой мясистый нос. Улыбка у него добрая и открытая, обнажающая большую щель между крупными передними зубами. Будь у него пышные горьковские усы, соломенная шляпа и колосок в уголке рта, его можно было бы печатать на обложке книги «белорусские сказки». После КМБ он оказался в отдельной патрульной роте города Мозыря. Но его карьера патрульного прервалась после первого же выхода в город. После его обращения по всей форме к шумной компании молодёжи смех был такой, что от него решили избавиться и перевели обратно в Гомель свинарëм. Сейчас от свиней тоже, по какой-то причине, избавились, и Юру перевели в аккумуляторщики, а на деле – на должность вечного дневального. Несмотря на свою простоту, есть в нём какая-то сермяжная мудрость. Службу он оттоптал без косяков, балбесом не стал, и даже, когда по сроку службы ему можно будет сказать сокровенное «мне похуй», он будет употреблять своё извечное «мне плевать» –  фразу, за которую ни на одном периоде службы с тебя не спросят.