Долгожданное «рота! Отбой!» отсекает прошедший день, отбрасывает его от срока службы, ведь сон – единственный способ приблизить дембель, до которого нам ещё как медному тазику до ржавчины. Укладываемся в постели и натягиваем на себя прохладные простыни. Хочется использовать каждую минуту законного отбоя для сна, из которого так не хочется выбираться утром.

– Э-э-э, рапаны, – сразу после выключения света доносится из сержантской комнаты азартный шёпот Шабалтаса, – кто на гитаре играть умеет?

– Я умею, – зачем-то признаюсь я и, как результат, вскоре сижу в сержантской с гитарой в руках.

– Что умеешь? – спрашивает Козятников.

– Да разное умею, – пожимаю я плечами и беру несколько аккордов, проверяя настройку инструмента.

– Воспоминания о былой любви можешь?

    Я, не отвечая, начинаю вступление перебором.

– О! Зае*ись, – вспыхивает сержант, – теперь медленно. Давай ещё раз, – он берёт в руки вторую гитару и, стреляя глазами от моих пальцев к своим, пытается повторить за мной. Я с отчаянием понимаю, что я здесь надолго, поспать удастся не скоро, и кто за язык тянул?

    Тут в сержантскую забегает Довгалëв. Вокруг его головы, обтянутой противогазом, намотано вафельное полотенце, на согнутые в локтях руки насажены тапки. Прыгая на одном месте он металлическим голосом произносит:

– Я робот из будущего, присланный в прошлое, чтобы зае*ать младшего сержанта Шабалтаса, – Довгалëв прыгает вокруг сержанта, пока тот сгибается пополам в приступе смеха.

– Всë, Довгалëв, – отсмеявшись Шабалтас махает рукой на солдата, – вали спать, я сейчас обоссусь от смеха.

    Довгалëв, так же, вприпрыжку, ускакивает прочь. Сержанты ещё долго смеются. Вскоре Шабалтас поднимается со стула и, лениво потянувшись, уходит в темноту расположения. А через несколько минут в проëме двери появляется фигура огромного двухметрового Мартынюка – новобранца из третьего взвода.

– Э-э-э, – тянет он вальяжно, – ебальники завалили, духи.

– Ты что, малой, ох*ел!? – вскакивает на ноги Пикас и подскакивает к Мартынюку. Сержант смотрит снизу вверх на рядового и в ярости играет желваками, – пи*да тебе, – цедит он сквозь зубы и зловеще хрустит пальцами, сложив их в замок, – складай, – командует он и складывает ладони в большой кулак. Мартынюк растерянно улыбается и смотрит на остальных сержантов, – складай, сказал! – ревёт Пикас, и солдат несмело подносит руки ко лбу и складывает ладони внахлёст.

– Не трогай его, – смеётся Шабалтас, ввалившийся в коморку, – это я его отправил.

– Да мне по х*й, кто его отправил, – огрызается Пикас, – своей головой надо думать, что можно говорить, а что нельзя, – складай!

    Мартынюк оглядывается на Шабалтаса и застывает в нерешительности.

– Иди, Мартынюк, свободен, – Шабалтас толкает новобранца в плечо, и тот с облегчением скрывается в темноте казармы, – совсем шуток не понимаете, – бормочет сержант и хмурый садится на стул.

– Это не шутка! – распаляется Пикас, – вот с Довгалëвым была шутка! Все поржали! А ты просто долбо*б – и пошутил несмешно, и молодого подставил!

– Ай, ну вас… – отмахивается Шабалтас и уходит из сержантской.

– Давай, Огурец, не отвлекайся, – Козятников снова обхватывает ладонью гриф и жестом предлагает мне продолжать обучение. Я вздыхаю и по которому уже кругу начинаю играть «воспоминание о былой любви». Играю медленно и с паузами, сержант учится быстро, но не так быстро, как хотелось бы. Рота уже спит и видит сны, а мой день всë тянется и тянется. К двенадцати Козятников наконец меня отпускает, и я падаю на жëсткие пружины койки, которые кажутся мне мягкими, словно гусиный пух. Скоро опять подъём.