– Ой, да ну что вы, Варвара Никитична, какое сочувствие? – изумлялась Катя. – Кого ж еще и облапошивать, как не меня, молодую да неопытную?

– А, может, и в самом деле, Катюша, бросить тебе все да пойти в контору? – спрашивала мама.

– Нет, не доставлю я им этого удовольствия! Еще чего! – твердила Катя тем упрямей, чем чаще ей это советовали…

И она переупрямила: через два года ее сделали прорабом. Теперь у нее был в подчинении мастер, причем – парень, чем она очень гордилась.

Но эта работа, как теть-Тася и предсказала, и впрямь наложила на Катю отпечаток: голос ее потерял мелодичность, стал зычным, с простуженной хрипотцой, и говорила она теперь с твердыми командными нотками. И при этом – в плюс к уличным урокам, которые все мы проходили в детстве, научилась виртуозно материться. Это свое умение пользоваться фразами, составленными из одного мата, совершенно обходясь без нормативного языка, она мне однажды – по моей же просьбе, удовлетворяя мой чисто филологический интерес – продемонстрировала, уверяя меня, что есть люди, всю жизнь обходящиеся без нормативного языка. И я, выслушав ее доказательство, спросила с ехидцей: разве для девушки, пусть даже и на стройке, это умение обязательно?

– Во мне они видят не девушку, а прораба, – жестко возразила она мне, – а прораб должен уметь говорить с самыми примитивными людьми, причем – на их языке, иначе они его не поймут. Так что это не пижонский изыск, а язык взаимопонимания!..

Да ей, собственно, и не нужно было делать больших усилий, чтобы опускаться в низовую языковую стихию – этой стихией с детства было ее родное семейство… Но когда ненормативная лексика стала проскакивать у нее в разговоре со мной – я объявила ей войну:

– Катька, а ну-ка следи за базаром!

– Ой, я нечаянно, извини! – оправдывалась она и фыркала вдобавок: – Какая ты церемонная! Ты же все это знаешь!

– Знаю, но прошу: не надо!

– Кстати, некоторых парней возбуждает, когда девушки матерятся.

– Это – не ко мне, – обрезала я ее. – Это – к психиатру…

Хорошо хоть, она не начала, как ей предсказывали, пить водку и курить. Я думала, она просто бережет цвет лица (что ей удавалось сохранить на стройке – так это цвет лица: постоянный легкий загар, да вкупе с естественным румянцем – что могло лучше ее украсить?). Но когда я однажды съехидничала, что для полного воплощения в классическом образе прораба ей не хватает папиросы в зубах и стакана водки в руке – она показала мне кукиш:

– Не дождешься! Я еще должна родить как минимум двух бутузов.

Меня, помню, это ее признание просто умилило: вон, оказывается, какой святой уголок хранит она в душе! Я тогда очень ее зауважала и многое ей за это простила… Так что уровень нашего с ней общения на новом, так сказать, возрастном витке худо-бедно, но утрясался.

А сколько ей пришлось использовать ухищрений, чтобы добыть себе комнату! Все оказалось не так просто, как ей мечталось… Порой, устав от своей семейки, она впадала в отчаяние – с ее-то воловьими нервами:

– Брошу все, к черту, уеду на край света, в какую-нибудь Хатангу или на Чукотку – лишь бы не видеть их рожи: как они меня достали!..

Заявление на квартиру она подала сразу, как только ее приняли на работу: имела право – молодой специалист. И ее поставили в очередь, и очередь – не общая, в двести с лишним человек, а – отдельная, для молодых специалистов, и Катя была в ней четвертой, но квартиру ей все не давали, находя разные предлоги: слишком молода, живет с мамой в благоустроенной квартире, в то время как кругом полно совсем бесквартирных; вот если б замуж вышла, да появился бы ребенок!.. Но где ж ей было взять столько счастья, да сразу? Женихи на дороге не валяются; да и куда она его приведет – в квартиру со своей мамочкой да братцем, что ли? В комнату к сестре?..