– Ну, давай, давай, помеси грязь, побегай за работягами по дождю да по морозу, попей с ними водку, послушай матерщину! – насмешничала она над дочерью.

– Эк чем напугала! – насмешливо же отвечала ей Катя.

Я и сама удивилась ее решению – тут я была на теть-Тасиной стороне. Но Катя объяснила мне свое решение так:

– Ты знаешь, мамина судьба: киснуть всю жизнь в конторе, среди бабьих сплетен, – меня не вдохновляет; уж лучше с мужиками. Да – по грязи, по дождю. Да – слушать мат и самой лаяться. А знаешь почему? Потому что хочу делать карьеру! Не век же мастером быть – глядишь, и прорабом стану. А, может, и выше поднимусь – у меня наглости хватит!.. По крайней мере, «бабки» приличные получать буду. Оденусь как следует. А главное – мне нужна квартира. Пусть это будет самая маленькая квартира на свете, но чтобы уж не зависеть больше ни от одной сволочи!.. Я ж не собираюсь век одной куковать – а куда я мужа приведу? В наш дурдом, что ли? Так он сбежит от меня через день!.. Я все продумала, и вот увидишь, добьюсь, чего бы это ни стоило!..

– Странно: а почему должна беспокоиться о квартире ты, а не будущий муж? – недоумевала я.

– Ой, не смеши! Где ты такого видела? – расхохоталась она. – А я на них насмотрелась – думаешь, можно хоть на одного положиться? Или рохли, или тупое наглое фуфло! Да и не хочу я ни от кого зависеть!..

Теперь, по крайней мере, мне стал понятен ее выбор. Тем более что Катина домашняя жизнь снова превратилась в кошмар: из исправительной колонии вернулся ее разлюбезный братец Колька, а, явившись, быстренько женился и привел в дом молодую жену, причем она вскоре забеременела. Как они там, в трех комнатах, уживались впятером (а в недалеком будущем ожидался еще и шестой!) – уму непостижимо.

Некоторое время, пока жили без Кольки, у Кати даже своя комната была, но Колька вытеснил ее оттуда к Люсе, и теперь недовольная Люся изводила Катю. При этом злобная, истеричная Колькина жена невзлюбила обеих и стала их изводить, причем Колька неизменно был на ее стороне и никаких доводов слушать не желал:

– Попробуйте только, обидьте мне Софочку! Я вам покажу тогда, твари такие! – с типично лагерными замашками: орал он на сестер, научился. – Жировать тут без меня вздумали, волю почуяли? Я вам покажу волю!..

– Конечно, Катя, ты права, – согласилась я с ней. – И дай Бог, чтобы все у тебя исполнилось.

– Исполнится! – заверила она меня. – Кто не рискует, тот не пьет шампанское, а мы с тобой его еще выпьем!

Но знаю я и то, как ей было поначалу трудно на работе. На что уж у нее закаленный характер, но и он не выдерживал: она приходила к нам – больше, похоже, было не к кому – и жаловалась: то у нее на стройплощадке несчастный случай с рабочим, то перерасход зарплаты, то украли машину раствора; начальники объявляли ей выговоры, а убытки ставили в начет.

Мы с мамой, конечно, жалели ее, а как помочь, не знали… Как-то, когда Катя была совсем убита каким-то воровством: «Да что это за народ за такой – никому ничего доверить нельзя! Чуть отвернешься – тащат и пропивают!» – мама протянула ей сотенную бумажку, половину своего месячного заработка:

– Возьми, пожалуйста, Катенька, и не вздумай отказываться! Отдашь, когда сможешь. Так хочется тебе хоть чем-то помочь…

Катя рассмеялась сквозь слезы, а потом кинулась обнять ее:

– Ну что вы, Варвара Никитична, да разве я за деньгами к вам пришла? Не возьму я ничего, а будете совать насильно – обижусь и уйду! Выкручусь – другие же выкручиваются, а впредь умней буду! Научусь!

– Ох, и трудная у тебя наука! – сетовала мама. – Ты ж говорила, что ты у них одна-единственная девушка-мастер – неужели ни у кого нет сочувствия, что ты со студенческой скамьи, что – девушка?