– Аннушка, ты идёшь или нет? Кушать очень хочется!

Анна посмотрела на мать мальчика. Столько муки, горя было в её глазах, ведь она увидела своего сына. Первым порывом Лукерьи было желание броситься к нему, чтобы прижаться, почувствовать родной запах, расцеловать любимые щёчки, но она сдержалась, зная, что поступок этот может повредить сыну. Слёзы бежали по её впалым щекам. Она никак не могла насмотреться на него, стараясь запомнить каждую чёрточку любимого лица.

– Как же ты вырос, сынок, – шептали её губы, – как похож ты на своего отца!

Мужа своего она не видела с момента ареста, знала лишь, что по приговору суда был он расстрелян и похоронен в общей могиле, безымянной и неизвестной.

– Васенька, ты не жди меня, беги домой да скажи бабушке, чтобы самовар вздула, замерзла я шибко, – сказала Анна, присаживаясь перед ребёнком на корточки и поправляя на нём шапку. – А я следом, тихонько пойду, – продолжила она, разворачивая Васятку в сторону от Лукерьи Демьяновны.

– Хорошо, Аннушка, поспешай, а то бабуля нас заждалась уже! – ответил ей мальчик и не оглядываясь поскакал в сторону дома, так и не заметив мать.

Анна выпрямилась и, дождавшись, когда маленькая фигурка скроется в сумерках, решительно пошла к осуждённым.

– А ну стой! – крикнул ей хриплым, простуженным голосом солдат, охранявший людей. – Стой, кому говорю! Стрелять буду!

Прицелился в неё из винтовки.

– Да подожди ты стрелять, – раздался голос Гришки, оказавшегося здесь же, он обсуждал что-то с начальником караула. – Местная это, лекарка, травами лечит, может, и твоё горло вылечит.

Анна молча подошла к осуждённым и, встав напротив Лукерьи Демьяновны, начала снимать с себя тулуп, валенки, тёплый платок с головы.

– Тю, да она у тебя оглашённая, – сказал солдат, показывая на неё пальцем.

Анна также молча подала тулуп и валенки Лукерье Демьяновне, дрожавшей от холода в тонкой осенней одежде и туфлях.

– Спасибо, – одними губами сказала женщина, и обе они знали, что речь идет не об одежде.

– Нет, ты и впрямь дура набитая, – ругался Гришка, сбрасывая себя тулуп и накидывая ей на плечи.

Затем, глядя как перебирает она ногами в шерстяных носках по ледяной дороге, приказал:

– Живо домой, пока не простыла.

Прогулка не прошла для Анны даром, её ослабленное долгим нахождением на болотах и переломом ноги тело не смогло сопротивляться, и девушка свалилась в горячке. Следом за ней, как косточки домино, повалились домочадцы, в здоровых остались только дети, которых Гришка вовремя отвёл к своей матери. Сам он метался между тремя взрослыми, обтирая тела и насильно поя с ложечки каждого из них. Слабая от болезни Анна успела рассказать, чем лечить их, и он старался изо всех сил, падая с ног от усталости. К сожалению Люба пережить болезнь не смогла, возраст и лишения последних лет сделали своё дело. С помощью соседей Григорий изладил гроб, вырыл яму на местном кладбище, покойницу тайно отпел священник, и укутанная в сто шуб Анна, которую он привёз на кладбище на санках, потому что силы оставили её, смогла попрощаться с матерью согласно обрядам Ёлошенского.

Да уж пройдёт-то зима лютая,

Да и стают снеги белые,

Придёт весна красная…

Слушая, как причитают над могилой соседки, пыталась она выдавить из себя слезу, но не сумела, словно враз вытекли из неё все жизненные соки.