– Где ты шляешься? – злобно спросила морщинистая старушонка, мать его, ровесница, между прочим, Любы.

– Всю ночь стонет она и кричит. Повитуха нужна, видать, самой не опростаться ей будет.

– Не кричи, Нюрку вот привёл, она и поможет! – отмахнулся от неё сын, припадая губами к ковшу с колодезной водой.

– Что встала? – прикрикнул он на жену. – Делай что надобно, не видишь – рожает баба!

– Бесстыжие твои глаза! – возмутилась Анна. – Не стыдно тебе! К полюбовнице своей привёл!

– Стыд не дым, глаза не ест! Ты повитуха, в помощи отказать не можешь, иначе тебя бабы деревенские со свету сживут. Вот и помогай!

Тут Машка разлепила глаза и, морщась от боли, увидев Анну, сказала:

– Нет мне прощения, знаю, но ради Бога, помоги, сил терпеть мочи уже нет, – и закричала страшно, натужно, голосом, охрипшим от боли.

Анна как будто очнулась, почувствовав её боль. Послала мать Якова за водой. Начала осматривать роженицу. Роды предстояли, судя по состоянию роженицы затяжные, сложные: плод повернулся на ножку. Машка тяжело дышала, Анна, вытирая её мокрый лоб, успокаивала. Ей не приходилось принимать такие роды, и она велела Якову найти лошадь, чтобы привезти врача из соседнего села. Тот, недовольно ворча, ушёл и больше в доме не появился, предпочитая переложить заботу о роженице на жену.

Промедление могло стоить жизни и матери, и ребенка. Помолясь, Анна приступила. То ли бессонная ночь сказалась, то ли что другое, но она вдруг ясно услышала голос Повилики, почувствовала присутствие наставницы:

– Не торопись, девочка, но поспешай, – говорила Повилика. – Медлить нельзя.

Анна повиновалась указаниям голоса, и спустя время наконец-то услышала плач ребёнка. Родилась крупная девочка, и, обмыв, Анна завернула её в старую юбку. Растрёпанная Машка, слабая после родов, только улыбнулась, увидев дочь.

– Вылитый отец, – сказала она. – Жаль, что не мальчик, – добавила шепотом и провалилась в сон.

По деревенским обычаям повитуха должна была находиться при роженице несколько дней, смотреть за новорождённым, помогать матери ребёнка, но Анна не смогла себя пересилить. Закончив дела, она тут же ушла из дома родителей Якова, так и не дождавшись отца ребёнка.

Через три дня Яков и Мария исчезли из Ёлошного, словно и не было их здесь никогда. Мать Якова пожимала плечами на вопросы о нём, не зная, куда уехал сын. С Шабалиными он не попрощался и про жену не вспомнил, растворившись на просторах страны. Анна была рада. После той ночи в малухе и родов Маши она вовсе не жаждала увидеть Якова.

Жизнь вошла в привычное русло, зимние заботы поглотили ёлошенцев, думающих о том, как сохранить нажитое в условиях гражданской войны. Крутившаяся меж больными, как белка в колесе, Анна не сразу заметила, что стало тянуть её в сон без особой причины, а по утрам поначалу появилась легкая тошнота, усиливавшаяся от запаха пищи. Аннушка округлилась в талии, и первой, кто заметил в ней изменения, была мать, родившая семь детей.

– Донюшка, – остановила она дочь, проходившую мимо неё как-то утром, – а давай-ка пошепчемся немного да вот хоть здесь, у стола, пока отец лошадь запрягает. Скажи, а ты ничего необычного за собой не замечаешь?

– Да вроде нет, мама, а что?

– Ох, горе ты моё горькое, роды принимаешь, за младенцами смотришь, а что дитя под сердцем своим носишь, не увидела, не почувствовала. Ну что ты плачешь, дурёха? Чай не в девках родила, а от законного мужа. Поговорят в деревне да успокоятся – худое к тебе не прилипнет, ты себя бережёшь, фамилию не посрамила, наоборот, на почёте и уважении сейчас. Или ты дитю не рада?