Сначала Анне показалось, что в большом доме вдовы больше и не было никого, но она ошиблась. Здесь проживала растрёпанная, толстая кухарка Параша и муж её Аким, служивший дворником и по совместительству исполняющий обязанности управляющего старым домом.

– Акимка! – обычно кричала хозяйка, пытаясь его дозваться, но, вечно подвыпивший, он не откликался, отсыпаясь на чердаке. – Выгоню к чертям собачьим! – бесновалась Ольга Ивановна, но при этом сама же понимала, что новый работник может быть ещё хуже.

А Аким и Прасковья служили ей верой и правдой ещё с тех времён, когда муж её был жив. Поэтому Аким совершенно её не боялся и делал, что считал нужным. Единственной, кого он побаивался, была его жена. Она при случае могла и отоварить чем-нибудь тяжёлым…

Чуть позже, когда необъяснимый кашель сотрясал её худое тело во сне, вдова выделила молодым одну из комнат большого дома, чтобы Аннушка была поближе. От кашля старуха просыпалась и часто, не в силах больше уснуть, вызывала к себе Анну, заставляя слушать бесконечные рассказы о своей юности, муже и о своих так и не рождённых детях. Была она весьма образована и нередко днём читала вслух, подслеповато щурясь и перелистывая страницы книг. Парашка в таких случаях сразу засыпала и, всхрапывая, тут же просыпалась, делая вид, что слушает, а Анне всё казалось интересным. Она с большим удовольствием слушала хозяйку, с жадностью впитывая новые знания.

Жизнь Аннушки в целом можно было считать неплохой. Правда, Якова она видела всё реже и реже, иногда только вечером, да и то не каждый день. Работал он на большом заводе и там каким-то образом подвизался к новой власти, оказался в нужном месте и в нужный час и наслаждался выпавшей ему возможностью подняться выше своих бывших хозяев. Он сильно изменился, и Анна не видела больше в нём того ласкового Яшу, который признавался ей когда-то в любви.

Жила она заботами Ольги Ивановны, привычная к тому, чтобы помогать, и тайком встречалась с Лукерьей Демьяновной и Васенькой. Каким-то чудом новая власть их пока не тронула, но бывшая хозяйка похудела, подурнела и постоянно плакала, опасаясь за свою семью.

– Неспокойно в городе, Аннушка, незнамо что нас ждёт, засыпаю и молюсь, чтобы живой утром проснуться, – жаловалась она, гладя рукой прижимающегося к ней сына. – Говорю Петру, давай уедем, а он сердится, говорит, что не может бросить нажитое. Слышала, исполком издал приказ о наложении на местную буржуазию контрибуции в два миллиона рублей. Может, ты что слыхала, Аннушка? Яков, говорят, теперь большой человек?

Анна отрицательно качала головой, не решаясь рассказать Лукерье, как зол он на всех, кто сумел когда-то достичь богатства.

– Тюрьма и расстрел, – свирепо кричал он и бахал кулаком по столу, выпивая с Акимом. – Хватит, нажировались на нашем хребте, кровопийцы!

Аким помалкивал, боясь гнева, что прорывался в Якове всё чаще и чаще.

Анна не знала, как помочь Лукерье Демьяновне, ибо и её судьба висела на волоске. Новый, изменившийся Яков её пугал, чувствовалось в нём что-то звериное, словно оскалившийся зверь смотрел на Аннушку. Одна радость – страшные сны исчезли, словно и не бывало их никогда. Может, и потому, что длинные одинокие ночи Анна проводила у постели хозяйки?

Вечерами она сидела с Прасковьей и Ольгой Ивановной. Вдова мастерски раскладывала карты, гадая на будущее, и всё-то у неё выходило сладко и гладко. Правда, гадалкой она оказалась вовсе никудышной.

1 июня 1918 года в город пришла беда откуда не ждали – начался белочешский мятеж. До этого Яков, беседуя с Акимом, рассказывал, что чехи, следовавшие составами на дальний восток, подняли мятеж и захватили власть в свои руки в тех городах, где находились. Пришла очередь Кургана.