Софи убрала выбившуюся из хвоста прядь.

– И выгляжу я сегодня не очень.

– Ты прекрасно выглядишь.

– Может, тебе надеть очки, тетя Элли?

Элли взглянула на свои бирюзовые очки, висевшие на шнурке, и водрузила их на нос.

– Точно! Надо надеть.

– Тетя Элли! – рассмеялась Софи.

Элли хихикнула:

– Да я шучу, Софи. Расслабься и собирай ягоды. Не обращай на меня внимания.

Над поляной воцарилась тишина. Только стук дятла раздавался вдалеке, да жужжали вокруг насекомые. Минут через тридцать Элли потянулась, встала и, опустившись на мягкий зеленый мох, протянула Софи рисунок. Та взяла его.

– О! А я неплохо получилась.

– Ты вообще очень хорошенькая, Софи, – рассмеялась Элли. – У тебя темные волосы, как у родителей, а глаза достались от Берджессов. У Бекки они тоже серо-голубые. И у Уинни были такие.

Софи улыбнулась:

– И у тебя серо-голубые. Хотя у мамы были карие.

– Это у нее от нашей мамы. Ее звали Уиннифред. Она была француженкой. В честь нее я назвала свою дочь.

– Правда? Я этого не знала.

Софи внимательно смотрела на рисунок: уверенные очертания лица и тела, движение, с которым она склонилась над ягодным кустиком, тонкие пряди волос, развевающиеся на ветру, скалистые камни и крупные сочные ягоды.

Мать никогда ничего не рассказывала о своей семье, а на расспросы всегда отвечала одно и то же: «Это все в прошлом!» Отец же говорил только, что ее дедушка и бабушка были прекрасными людьми. Пока она наконец не отстала от родителей со своими расспросами.

– Я тоже когда-то рисовала. Но мама считала это пустой тратой времени. Говорила, что я никогда не заработаю себе на жизнь таким образом. – Софи пожала плечами. – Поэтому я стала архитектором. И мама разрешила мне учиться техническому рисованию. Она считала, что все должно иметь свою цель. А в искусство ради искусства не верила.

– Правда? – Элли захлопнула альбом. – Раньше она не была такой. Знаешь, она когда-то отлично играла на фортепиано.

– Да, папа рассказывал. Даже выступала в концертных залах. Но я никогда не слышала, как она играет. Дома у нас стояло фортепиано, но при мне она ни разу не прикоснулась к нему.

Элли покачала головой.

– Какая жалость. – Она сняла очки, и те повисли на шнурке. – Тебе нужно снова начать рисовать.

– Не знаю. Мне кажется, я уже совсем разучилась, да и времени свободного нет.

– Ну, здесь у тебя много свободного времени. Давай завтра пойдем порисуем вместе. Я научу тебя некоторым приемам.

– Эм-м… Конечно, почему бы и нет? – Софи взглянула на Бекки и Флори, которые карабкались вверх, соревнуясь, кто наберет больше ягод. – А они с нами пойдут?

– Нет, завтра Флори будет повторять таблицу умножения с Бекки.

– Да, Сэм говорил, что вы учите Бекку дома.

– Во всяком случае, пока. Сэм думает, она слишком маленькая, чтобы отправлять ее в Сент-Джонс в школу для глухих. А поскольку начальная школа в Типпи-Тикл закрылась несколько лет назад, а ближайшая в часе езды на автобусе в Уэсливилле, мы ее учим дома. Когда-то я так учила Эмми, пока уже в пятидесятых здесь снова не открыли старую школу. Потом я много лет преподавала искусство в средней школе Уэсливилля, откуда и ушла на пенсию. Так что Бекка в надежных руках.

– А как познакомились Уинни с Сэмом?

– Они познакомились в Мемориальном университете в Сент-Джонсе. Сэм вернулся из Бостона, чтобы быть поближе к матери. Она очень болела. Рак яичников. А когда-то они всей семьей жили в Бостоне. Там Сэм и начал изучать математику, но, когда ему было шестнадцать, его отец погиб в автокатастрофе. Тогда мать вернулась к себе на родину, в Гранд-Фолз. Туда Сэм и приехал из Бостона.