Ангелина Александр Козлов

Было бы намного проще,

если бы люди внешне выглядели так же,

как выглядит их душа».

Зима – суровая, морозная и снежная – приходит властной и безжалостной царицей, окутывая землю ледяными объятиями. Мороз, кажется, пронизывает до самых костей, оставляя на щеках болезненные алые метки. Снег нещадно покрывает все вокруг белым саваном, скрывая под своей тяжестью последние признаки жизни.

Старый саманный дом заметно сдает под напором стихии: проседает и прогибается к земле под тяжестью обледенелого снега. Местами штукатурка осыпается, обнажая глиняное нутро, и сквозь щели в стенах в дом проникает холодный ветер.

Поздней ночью вьюга, до этого угрожающе завывавшая за окнами, внезапно приходит в неистовую ярость: обрушивается на дом со всей своей чудовищной силой, терзая стены и крышу бешеными порывами.

Дом содрогается, как в предсмертной агонии, стонет и жалобно скрипит. А потом раздается пронзительный треск, и восточная часть дома, где размещается маленькая кухонька, рушится, погребая под собой мечты о теплых вечерах и семейных ужинах.

Хозяин дома, грузный мужчина с добрым лицом, изрезанным морщинами, кричит жене: «Хватай дочку и беги наружу!», но слова его обрываются на полуслове – потолок с грохотом обрушивается, хороня несчастного под грудой глины, дерева и обломков. Его крик боли тонет в оглушительном гвалте.

Снова раздается пронзительный треск, еще более страшный и зловещий. Разломы, похожие на гигантских червей, прогрызающих плоть, зигзагами устремляются по потолку в соседнюю комнату – туда, где в кроватке испуганно кричит трехлетняя малышка. В ее больших, полных слез, глазах отражается ужас происходящего…

Женщина, хрупкая и бледная, с копной растрепанных волос, бросается к дочери. «Ангелок!» – кричит она в отчаянии, но слова застревают в горле, скованные страхом. Трещины опережают ее – потолок шумно разверзается и угрожающе повисает над девочкой гигантскими острыми зазубринами.

Бежать, спасаться не остается времени!

Сердце матери сжимается от невыносимой боли, и она, не раздумывая, накрывает собой перепуганного ребенка. Следом посыпаются глыбы глины, куски дерева и обломки, обрушиваясь всей своей тяжестью на женщину. Она дико кричит, в ее вопле сливаются ужас, боль и материнская любовь; она даже слышит, как хрустит собственный позвоночник под непосильной тяжестью, и тут же умолкает, обмякает, как сломанная кукла. Стекленеющие глаза смотрят в никуда, больше не видя любимую дочку.

Неподвижность матери, ее искаженное от боли лицо пугают малышку еще сильнее; она зажмуривается, рыдает навзрыд…

А потом все стихает…

Вьюга постепенно стихает, завершив свою разрушительную миссию. Над руинами дома царит зловещая тишина, которую нарушает лишь безутешный плач маленькой девочки, погребенной под обломками в объятиях своей мертвой матери.

Вскоре все погружается в безмолвие, таящее боль, отчаяние и леденящий душу холод безысходности.

Проходит двадцать лет…

Звали ее божественно красиво – Ангелина, но природа поскупилась – не одарила бедняжку привлекательной внешностью. «Точно наспех слепили», – втихую подтрунивали над невзрачной девочкой воспитательницы в приюте.

С раннего возраста малышка стеснялась своей непривлекательности, чувствовала себя затерянной в тени и уже хорошо понимала, что не вызывает восхищения у окружающих. Зеркало – этот безмолвный свидетель ее страданий! – становилось для нее мучением, отражало не то, что хотелось увидеть, а то, что причиняло душевную боль, усугубляло внутреннюю дисгармонию. Она избегала его, как больной – врача, боялась столкнуться с собственным отражением, как будто в нем таился злой дух, нашептывающий страшные слова.

Ангелина жила в мире, будто сотканном из осколков разбитого зеркала. Каждый осколок отражал ее недостатки, реальные и мнимые, многократно увеличивая их в ее глазах. Приют, казенное учреждение, призванное дарить тепло и заботу, стал для нее ареной постоянных унижений. Дети, ожесточенные и несчастные, вымещали на ней свои обиды, словно она была громоотводом для их накопившейся злости.

Особенно запомнилась ей Машка – коренастая девчонка с веснушками, рассыпавшимися по лицу, как брызги грязи. Машка и ее «свита» любили подкарауливать некрасивую девочку после уроков.

– Эй, сиротка! Где твои родители? – злорадно кричала Машка, и ее голос эхом отдавался в коридоре, заставляя Ангелину съеживаться от стыда и боли.

Однажды Машка вырвала из ее рук единственную куклу, старую и потрепанную, но бесконечно дорогую Ангелине. Кукла упала на пол, и Машка со своими подружками принялись пинать ее со всей силой, хохоча и приговаривая:

– Вот тебе подарочек! А папочка и мамочка пусть из могилы смотрят!

Ангелина стояла, оцепенев, слезы текли по ее щекам, но она не могла произнести ни слова. В тот момент ей казалось, что мир рухнул, погребая под обломками ее крошечную душу. Кукла была единственной ниточкой, связывающей ее с прошлым, с миром, где безраздельно царили любовь и забота. Теперь же эта ниточка оборвалась, оставив после себя лишь зияющую, пронзительно леденящую пустоту.

Другие дети не относились к ней настолько жестоко, но их равнодушие ранило не меньше. На общей трапезе Ангелина всегда старалась сесть в самый дальний угол, чтобы не привлекать внимания. Но даже там находились те, кто бросал в ее сторону презрительные взгляды или шептался за спиной.

– Смотрите, какая зачуханная, как будто из помойки вылезла! – слышала обрывки фраз, и ее щеки заливались краской стыда. Девочка ощущала себя грязной и недостойной, словно клеймо сиротства навсегда отделило ее от остальных детей. Большинство из них проходили здесь реабилитацию, а у некоторых – родителей лишили прав на воспитание.

Внутри нее жил маленький, испуганный зверек, постоянно прячущийся в темном уголке. Каждое обидное слово, каждый злой взгляд причиняли ей нестерпимую боль. Она научилась сдерживать слезы, глотать обиду, но внутри все клокотало от отчаяния; мечтала стать невидимой, чтобы исчезнуть, чтобы ее оставили в покое.

Со временем Ангелина замкнулась в себе: перестала мечтать и надеяться. Одиночество стало ее единственным убежищем, ее крепостью, защищающей от жестокого мира. Девочка перестала верить в доброту, в любовь, в то, что когда-нибудь ее жизнь изменится к лучшему.

Она смотрела на мир сквозь тусклое стекло, не видя ярких красок, не слыша радостных звуков. Мир казался ей серым и безрадостным, населенным бездушными людьми. Ангелина тихонько угасала, как маленький огонек, которому не хватает воздуха. В ее глазах поселилась тихая грусть, отражавшая всю глубину одиночества и безысходности. Она больше не ждала чуда, не надеялась на спасение, а просто жила, день за днем, в ожидании неизбежного конца. И даже в своих снах не видела солнца, не смеялась, ни с кем не дружила. А наяву – только серые стены приюта и лица, искаженные злобой и насмешками. И тихий, едва слышный шепот: «Никому не нужна! Никому!»

Постепенно Ангелина приняла эту мысль как данность, и чувство «никомуненужности», опустошающее и леденящее сердце, стало ее постоянным спутником, тенью, что неотступно следовала за ней по пятам. Она больше не боролась, не пыталась вырваться из этой клетки, а лишь тихонько угасала, как догоревшая свеча оставляет после себя слабый запах горечи и несбывшихся надежд.

Шли годы – тянулись, как нити из веретена судьбы, неумолимо сплетая гобелен жизни. Вокруг нее, словно бутоны весенних роз, раскрывались ровесницы. Щеки алели румянцем влюбленности, глаза искрились предвкушением счастья. Вскоре каждая из них находила свою половинку, своего спутника жизни, создавая уютные гнездышки семейного очага. А ее, Ангелину, тихую и незаметную, растворенную в серости будней, казалось, не замечал никто. Купидоны, озорные проказники, будто сговорившись, посылали свои стрелы мимо, оставляя ее сердце нетронутым, в томительном ожидании чуда.

Время – безжалостный скульптор – лепило из девичьей нежности черты взрослеющей женщины. В морщинках, едва заметных в уголках губ, читалась усталость, а в задумчивом взгляде – отражение пережитых тревог. Но в глазах окружающих она оставалась все той же «женщинкой», хрупкой фарфоровой куколкой с детским личиком и неизменно грустными, припорошенными пеплом отчуждения, глазами.

Ее неприметность служила ей и проклятием, и защитой. Мужчины, скользя взглядом, не задерживали его надолго, не замечая за внешней оболочкой настоящую Женщину. А внутри нее бушевали страсти, похожие на дремлющий вулкан, готовый взорваться лавой любви. Она мечтала о любви – страстной и всепоглощающей, способной утолить ее жажду быть кому-то нужной. Однако этот огонь томился в одиночестве, запертый в темнице ее скромной и подавленной натуры.

Годы тянулись медленно, как патока, оставляя на сердце незаживающие рубцы от оскорбительного равнодушия. Ангелина научилась прятать свою боль, но она, как тень, преследовала ее повсюду. Молодая женщина мечтала о сильном мужском плече, о надежном пристанище, где можно было бы забыть о тяготах жизни. Но судьба, казалось, оставалась глухой к ее мольбам, слепой к ее слезам и страданиям.

Один, правда, вскорости нашелся – бобыль, красивый, как языческий бог, но беспутный, как перекати-поле. По поселку о нем ходили легенды, сплетенные из амурных похождений и разбитых женских сердец. О нем говорили шепотом, осуждали за легкомыслие и ветреность, но втайне завидовали его свободе и неуловимому шарму.