– Ой, не ходи за него – пожалеешь, – предупредила девушку одна сердобольная пенсионерка, которой Ангелина носила почту. – Хоть и вымахал в два метра красоты, только мозгов у Мишки нету, обо всем мать кумекает, а у него все помыслы промеж ног. С кем он здесь только ни тягался, к какой только девке не старался пригреться, да так никому в мужья и не спонадобился. Вот и с норовом ему тоже не шибко повезло.
Старушка осторожно взяла ее под руку, приблизилась почти вплотную и произнесла заговорщицким тоном:
– А потому, говорю, послушай меня, старую, – не ходи за него, всю жизнь сопли на кулак мотать будешь!
Глава вторая
Привередничать, понятно, Ангелине не приходилось: жизнь не баловала ее шелками и кружевами, не предлагала выбор между принцем и герцогом. Судьба просто подсунула Михаила, как занозу под ноготь, как неизбежность, от которой не увернуться. И девушка, уставшая от вечной борьбы за кусок хлеба и теплое место под солнцем, не стала сопротивляться.
Дело с замужеством за Михаила и правда не застопорилось. Все устроилось с поразительной, пугающей легкостью и скоростью. Пара натянутых встреч, как будто примерка к чужой жизни. Заявление в ЗАГС – сухой клочок бумаги, подписанный рукой, дрожащей не от волнения, а от усталости. А потом – свадьба. Не пир на весь мир, а невеселая посиделка во дворе дома Михаила, за тремя сколоченными на скорую руку столами. Свадьба, где вместо искренних поздравлений звучали пьяные выкрики, а вместо музыки – хриплый баян, наигрывающий что-то тоскливое и безнадежное, словно похоронный марш по мечтам. Зато…
– …живая музыка куда лучше всякой белиберды эстрадной! – решили организаторы свадьбы.
Ангелина сидела, как в коконе, отгородившись от шума и суеты. В голове, словно надоедливая муха, крутилась одна мысль: «Неужели это и есть теперь моя жизнь?». Она смотрела на Михаила, сидящего рядом, разгоряченного водкой и чужими взглядами. Молодые женщины (наверное, бывшие подружки) кокетничали с ним, нисколько не стесняясь ее присутствия. В его глазах плескалась похоть, грубая и неприкрытая. И Ангелине стало страшно. Страшно не от Михаила, а от самой себя: от того, что позволила себе так легко сдаться, от того, что променяла надежду на тихое отчаяние и безмолвное подчинение.
Потом наступила первая брачная ночь. Ангелина вошла в спальню, словно на казнь. Михаил уже ждал ее в чем мать родила, распаленный и нетерпеливый. Глядел на нее похотливо и бесстыдно, цинично демонстрируя свою готовность. Она закрыла глаза, пытаясь мыслями убежать от надвигающегося кошмара. Вся его внешняя красота, которая произвела на нее неизгладимое впечатление при первой встрече, стала для нее сейчас отвратительной, отталкивающей. Едва сдержала крик, когда он грубо схватил ее за запястье:
– Чего стоишь, как дура какая-то? Быстро пошла сюда – делами пора заниматься! – и рывком притянул к себе…
От той ночи у нее осталось воспоминание, омерзительное и вязкое, как грязь, прилипшая к подошвам. Озверелость пьяного мужа, грубая сила, не оставляющая места для нежности или ласки. Как же долго и мучительно все это продолжалось! В ее голове потом не укладывалось, как ей удалось выдержать все это неистовство: дерзкие прикосновения, причиняющие невыносимую боль, мощное и непостижимо глубокое проникновение, длившееся, казалось, вечность, и дикие, нечеловеческие вопли удовлетворения, которые оглушали и сводили с ума. В течение всего этого кошмарного буйства она чувствовала себя сломанной куклой, разорванной на части и выброшенной на помойку. А потом – жуткий, утробный храп, прорезающий тишину глухой ночи; храп, ставший символом ее новой жизни, жизни без любви, надежды и будущего.