Ангелина вздрогнула от неожиданности.

– Я… посуду помыла и в сушилку поставила, – пролепетала она, не зная, куда спрятать глаза и спрятаться самой.

– В сушилку, значит? – презрительно скривилась Варвара Прокопьевна. – Да ты хоть знаешь, как правильно посуду-то ставить? Вилки ты куда воткнула? Не туда! Надо зубцами вверх, чтобы вода стекала, а не в зубцах застаивалась! И тарелки у тебя слишком плотно друг к другу стоят! Не просохнут – заведется плесень, и тогда, считай, хана посуде!

Ангелина с трудом сглотнула подступивший к горлу ком, изо всех сил стараясь сдержать слезы.

– Но я… я просто хотела помочь, – прошептала она.

– Помочь она хотела! – передразнила Варвара Прокопьевна. – Помощь твоя – только вред один! Лучше бы за собой смотрела! Посмотри на себя – как ворона напугала: ни прически, ни макияжа! Мужику-то своему как угождать собираешься? Одной своей дыркой от других баб не отвадишь!

Ангелина покраснела до корней волос. Слова свекрови ранили ее, как острые иглы. Она вдруг ясно поняла, что никогда не сможет угодить этой пропитанной желчью женщине.

– Варвара Прокопьевна, – тихо сказала она, стараясь сохранять спокойствие, – я… я буду стараться. Просто пока не знаю, как вы привыкли…

– Стараться будет! – фыркнула старуха, наслаждаясь своей властью и покорностью «мишени». – Знаю я ваше «стараться»! Только обещаете! А делать-то кто будет? Я, что ли? Нет уж, голубушка, теперь это твой дом тоже. Так что сразу приучайся делать все как надо! Неженкам в моем доме не место! – с этими словами Варвара Прокопьевна демонстративно переставила посуду в сушилке, с грохотом отодвинула стул и вышла из кухни, оставив невестку в полном смятении.

Ангелина смотрела на переставленную посуду, на блестящие капли воды, стекающие по тарелкам, и чувствовала себя маленькой, никчемной, совершенно не готовой к этой новой, сложной жизни. Она еще смутно догадывалась, что впереди ее ждет долгая и трудная борьба за свое место в этом доме, борьба не только за сердце мужа, но и за уважение этой сварливой, властной женщины, которая, казалось, решила превратить ее жизнь в ад. И, возможно, самое страшное было в том, что Михаил не особо-то и собирался ее в этой борьбе поддерживать. Он, похоже, слишком привык ощущать себя вечным ребенком, которого всегда любила и оберегала его мать, чтобы взять на себя ответственность за защиту своей жены.

Дальше – хуже. Варвара Прокопьевна, упиваясь собственной властью, превращала каждый день молодой женщины в изощренную пытку. Придирки стали ее любимым развлечением: не так поставила чашку, не той тряпкой протерла пыль, недостаточно белоснежной скатертью стол накрыла. Поводом для взрыва мог стать любой, самый незначительный пустяк.

Оставаясь наедине со снохой, свекровь срывалась на безудержную брань, обрушивая на нее потоки грубых, нецензурных слов. Ее лицо, испещренное сетью морщин, искажалось от злобы, глаза метали молнии. Ангелина, съежившись, пыталась спрятаться в себя, но ядовитые стрелы оскорблений находили ее повсюду.

Но стоило появиться на пороге Михаилу, как происходила невероятная метаморфоза. Злобная фурия превращалась в образец добродетели и педагогического совершенства. Голос, минуту назад изрыгавший проклятия, становился слащаво-медовым, речь – напыщенной и нравоучительной. Варвара Прокопьевна изливалась с такой помпой, как будто всю жизнь только и проводит в окружении аристократов и педагогов.

Ангелина с горечью наблюдала этот спектакль, осознавая, что муж слеп к истинной сущности своей матери. Михаил видел лишь фасад – идеальную мать, заботливую хозяйку, мудрую советчицу. Он не хотел даже задумываться о той тьме, что скрывалась за этой маской, не верил никаким слухам.