Во многих случаях "нация" создавалась сверху, путем объединения разнородных групп населения под эгидой сильного центрального государства, которое навязывало единый язык и культуру, подавляя региональные особенности и языки меньшинств. Это приводило к формированию "воображаемых сообществ", где индивиды, никогда не встречавшиеся друг с другом, ощущали свою принадлежность к единому целому. Такая консолидация была необходима для мобилизации населения на нужды индустриализации, ведения войн и участия в колониальной гонке.

Национализм легко переплетался с идеями расового превосходства и колониализма. Каждая европейская нация стремилась доказать свое особое предназначение, свою "миссию" в мире, что оправдывало захват чужих территорий и подчинение других народов. Соперничество между национальными государствами за колонии, рынки и престиж стало одной из движущих сил международной политики, способствуя гонке вооружений и росту напряженности.

В то же время национализм сыграл двойственную роль. С одной стороны, он мог быть освободительной силой для народов, стремящихся избавиться от имперского гнета и создать собственные государства (например, в Италии или Германии, а позже и в колониях). С другой стороны, он часто становился инструментом угнетения меньшинств внутри национальных государств, вел к ксенофобии, шовинизму и агрессивной внешней политике. Постулат о том, что каждая нация имеет право на собственное государство, и что интересы нации превыше всего, создавал плодородную почву для конфликтов.

Таким образом, национализм, при всей его кажущейся естественности и народности, оказался мощным идеологическим конструктом, сформировавшим политическую карту Европы и мира. Он позволил мобилизовать огромные массы людей, но также создал новые линии разделения и вражды. "Искусственность" многих национальных идентичностей и границ, прочерченных часто без учета реальных этнических и культурных реалий, стала источником бесчисленных конфликтов, продолжающихся и по сей день, как внутри Запада, так и за его пределами, особенно в бывших колониях, где имперские державы произвольно делили территории и народы.

По мере того как западные нации утверждали свое глобальное доминирование через колониализм и промышленную мощь, возникла острая потребность в идеологическом обосновании сложившихся иерархий – не только культурном или религиозном, но и "научном". Эту функцию взяли на себя расовые теории, которые достигли своего апогея в XIX и начале XX века, предложив якобы объективные и биологически детерминированные объяснения неравенства между народами и внутри обществ. Эти теории стали зловещим инструментом для легитимации эксплуатации, дискриминации и даже геноцида.

Идея о существовании различных человеческих "рас" с присущими им физическими и умственными характеристиками не была абсолютно новой, но именно в этот период она была возведена в ранг научной доктрины. Антропологи, биологи и даже врачи занялись измерением черепов, классификацией типов внешности и составлением иерархий рас, где на вершине неизменно располагалась "белая" или "арийская" раса, а остальные народы помещались на более низкие ступени эволюционной лестницы. Такие "исследования" проводились с претензией на научную объективность, используя новейшие методы того времени, но их выводы поразительным образом совпадали с существующими властными отношениями и предрассудками.

Концепции, такие как социальный дарвинизм, грубо переносили принципы естественного отбора из биологии в человеческое общество, утверждая, что успех и доминирование одних рас (и классов) над другими являются результатом их врожденного превосходства и лучшей приспособленности. Это позволяло оправдывать бедность, колониальное угнетение и социальное неравенство как естественные и неизбежные явления, снимая ответственность с самих угнетателей и системы, которую они создали.