Связь труда и морали, культивируемая протестантской этикой, имела далеко идущие последствия. Она способствовала формированию нового типа личности – предприимчивого, дисциплинированного, рационального индивида, ориентированного на достижение и эффективность. Это не только стимулировало экономическое развитие, но и служило оправданием социального неравенства. Бедность могла интерпретироваться не как результат системных проблем, а как следствие лени, порочности или отсутствия Божьей благодати у самого индивида, тем самым перекладывая ответственность с общества на человека.

Хотя прямая причинно-следственная связь между протестантизмом и возникновением капитализма является предметом дискуссий, неоспоримо, что определенные этические установки, глубоко укоренившиеся в культуре протестантских стран, сыграли значительную роль в формировании западной трудовой этики и легитимации капиталистических отношений. Морализация труда и успеха создала мощный идеологический двигатель, который способствовал накоплению капитала, дисциплинированию рабочей силы и распространению капиталистических ценностей далеко за пределы собственно религиозной сферы.

Со временем, по мере секуляризации общества, религиозные корни этой этики могли ослабевать, но сам "дух капитализма" – стремление к эффективности, производительности, накоплению и конкуренции как самоцели – сохранился и даже усилился, став одной из несущих конструкций западной идеологии. Культ успеха, идея "self-made man" (человека, сделавшего себя сам) и убеждение в том, что упорный труд неизбежно ведет к процветанию, продолжают формировать общественные ожидания и индивидуальные устремления, часто затушевывая структурные барьеры и неравенство возможностей.

К концу XIX – началу XX века колониальная экспансия ведущих западных держав достигла своего пика, перейдя в стадию империализма – системы глобального политического и экономического господства, характеризовавшейся интенсивным разделом мира между несколькими крупными метрополиями, экспортом капитала и созданием мирового рынка, подчиненного их интересам. Империализм стал не просто продолжением колониализма, а его высшей и наиболее агрессивной фазой, закрепившей разделение мира на доминирующий "центр" и эксплуатируемую "периферию" и глубоко повлиявшей на формирование как западной идеологии, так и сознания колонизированных народов.

Движущей силой империализма были не только политические амбиции и стремление к национальному престижу, но, прежде всего, экономические потребности развитого капитализма. Индустриальные державы нуждались в новых источниках дешевого сырья (нефть, каучук, металлы, хлопок), рынках сбыта для своей продукции и сферах приложения избыточного капитала. Колонии и зависимые территории становились объектами беспощадной эксплуатации: их природные ресурсы выкачивались, местное население принуждалось к труду на плантациях и в шахтах, а их экономики перестраивались таким образом, чтобы обслуживать интересы метрополий, часто в ущерб собственному развитию.

Идеологическое оправдание империализма было многогранным и циничным. "Бремя белого человека", увековеченное Киплингом, представляло имперскую экспансию как благородную миссию по несению цивилизации, порядка и прогресса "отсталым" народам. Христианские миссионеры продолжали свою деятельность, часто прокладывая путь для торговцев и солдат. Расовые теории о превосходстве белой расы служили "научным" обоснованием права на господство. Даже гуманитарные аргументы, такие как борьба с рабством (которое ранее сами же европейцы активно использовали) или местными "варварскими" обычаями, использовались для оправдания вторжений и установления контроля.