– Не говори, что ты собираешься прыгать, – вздохнул Роберт, направляясь за напарницей. – Ты мне еще тут нужна.

– Нужна? – переспросила она, перекрикивая внезапно налетевший ветер.

– Конечно. Мы же напарники.

– Как они тут живут? – после короткой паузы проговорила Джейн, неотрывно глядя на волны.

Раз за разом они разбивались о скалы и возвращались обратно, будто набираясь сил для нового тщетного наступления. Под ботинками детективов хрустела пожухлая трава, высушенная жестким ветром и низким солнцем, бледным пятном светящимся из-за вечных туч. В таком месте поистине можно почувствовать себя на краю мира: впереди не было ничего, кроме белесых барашков волн, а за спиной крохотный клочок земли, лишь немного тронутый уродливыми человеческими строениями.

– Привыкли, – пожал плечами Роберт. – Мы тоже ко многому странному привыкли. Человек – существо адаптивное и живучее. Похлеще таракана.

Человек привыкает всю жизнь. Пока он достаточно гибок, он может вынести что угодно, однако с первыми признаками закостенелости его шансы тают. К старости люди не хотят адаптироваться к новым правилам жизни, отчаянно цепляются за все, что напоминает им о золотых годах, когда тело было еще молодо, а сознание не блуждало в тумане прожитых лет. Старые люди смотрят в прошлое с теплой ностальгией, поэтому они не замечают угроз будущего. Не потому, что не могут, нет. Они не хотят. Не хотят видеть, как мир, который они знали, меняется до неузнаваемости. Не хотят видеть, как постарели их друзья, как поменялись улицы, как радостный и приветливый мир стремительно стал жестоким и незнакомым.

Роберт боялся в один день обнаружить, что его критичность вовсе не плод разумности и дотошности, а порождение упрямства. Того самого консервативно-слепого упрямства, что он так отчаянно презирал долгие годы, не сумев различить страх под маской отвращения. Палмер безусловно боялся в один день осознать, что он постарел. Боялся встретить седого старика в отражении мутного зеркала в ванной, боялся почувствовать боль в пояснице во время утренней зарядки. И ужас этот был обусловлен совершенно естественным страхом смерти.

– Такие странные ощущения здесь, – проговорила Джейн, убирая темные пряди волос от лица. – Я не могу это объяснить, но мне вдруг стало так бесконечно одиноко и тошно. Меня будто выпотрошили, а кожу натянули на старую, растрескавшуюся фарфоровую куклу…

Она захлебывалась в словах, которые никак не могли описать ее чувств. Все было не то и не тем, эти ощущения невозможно облачить в пару фраз.

– Тебе стоит поменьше общаться с пациентами, – серьезно ответил Роберт. – Это не очень хорошо влияет на психику. Ты и так слишком впечатлительная.

– И что предлагаешь? – нахмурилась Джейн. – Помню, как ты мне сказал уволиться и устроиться бариста в убыточной кофейне с напитками по десять долларов.

– Рекомендация все еще в силе. Ты не создана для этой работы. Не хватает стержня и выдержки для такого, – пожал плечами он. – Я от своих слов не отказываюсь. Но это не потому, что я тебя недолюбливаю.

– А почему?

– Потому что так будет лучше, чем через десять лет самой приехать в «Фаррер» и ощущать себя здесь как дома, – многозначительно ответил он. – Нам пора. Потом на воду посмотришь. В отпуск езжай или отгулы возьми. Иногда лишним не будет.

– Кто бы говорил, – пробормотала Джейн, возвращаясь на тропу.

***

Небольшой трехэтажный домик расположился почти на самом краю обрыва, оттесняемый к краю плотным изумрудным лесом. Рядом с входом располагалось несколько деревянных лавочек, поросшим мхом, и столики, усыпанные окурками. Строение выглядело бы полузаброшенным, если бы не редкий теплый свет из зарешеченных окон.