– Роб? – осторожно позвала напарника Джейн. – Разобрался?

– Да, – уверенно ответил он. – Надо выйти к океану и перед пристанью свернуть налево. Тут около мили. За минут пятнадцать доберемся.

Девушка кивнула. Она была не против небольшой прогулки. Казалось, что вне клиники даже дышалось иначе. Свободнее. Без этих незримых оков, внезапных криков и давящих взглядов медсестер Джейн смогла сбросить скопившееся за день напряжение, однако неизбежно задумалась, что ощущают люди, обреченные провести на этом одиноком острове годы? Что ощущают люди, понимающие, что «Фаррер» станет их последним пристанищем, а перед смертью они увидят не заботливые лица родственников, а холодных и скучающих медсестер, желающих лишь закончить смену и вернуться в свою кровать?

Безумие – апогей отчаяния.

От одних мыслей о подобном исходе Джейн стало тошно. Тошно от себя самой, потому что вмиг девушка осознала, как много вещей она принимала как данность в своей жизни. И дело было вовсе не в комфорте или плодах цивилизации, вроде ванны или доставки еды. Нет. Всю жизнь Джейн крайне неблагодарно относилась к своему здоровью. Ей повезло родиться без хронических заболеваний, иметь чистый и ясный ум. Чувствуют ли пациенты «Фаррера» зависть? Осознают ли они собственное безумие или это нечто, простирающееся за гранью понимания мозга? Может ли сознание познать себя? Если нет, как сама Джейн может быть уверена, что она здорова? Как она может жить долгие годы с этой четкой установкой и ни разу не задаться вопросом: что, если все в действительности не так, как ей кажется? Почему она уверена, что окружающие ее люди видят мир таким, каким видит его она? Почему она уверена, что «синий» для нее точно такой же «синий», как и для Роберта, например? Или, быть может, все намного хуже?

Что, если вся ее жизнь – продукт больной фантазии дефектного рассудка, желающего развеять скуку?

Как можно быть уверенным в таких вещах, если хотя бы однажды задаться вопросом: что такое реальность? Как можно не сойти с ума, если не задвинуть эти идеи подальше, в самый темный и пыльный уголок сознания, куда даже бродящие от скуки мысли не смогут дотянуться?

Чайка с криком спикировала вниз, с самого края обрыва, под которым яростно пенился свинцовый океан.

Чайки не боятся высоты, потому что полет – неотъемлемая часть их природы. Чайки не задумываются ни о чем, кроме поиска отбившейся от косяка рыбешки, что допустит оплошность и взмахнет своим серебристым хвостом над мутной поверхностью воды.

И Джейн порой хотела бы быть чайкой. Такой же беззаботной и отважной, чтобы можно было расправить крылья и умчаться в бесконечное небо подальше от пыльных городов, заполненных озлобленными и грустными людьми. Подальше от общества, вынуждающего прожигать свою единственную жизнь в угоду другим. В никуда. Вот о чем порой мечтала Джейн, видя этих птиц.

Однако Джейн была всего лишь человеком. Она была рождена, чтобы платить счета за коммуналку, работать до пенсии и кормить государственный аппарат налогами со скромной зарплаты. Иной жизни Рид боялась. Боялась, потому что никто из ее родственников, друзей или знакомых иначе никогда не делал. Если все молчаливо приняли правила чужой игры, приходится притворяться, что тоже их знаешь. Приходится глушить собственную никчемность сутолокой дня и калейдоскопом навязанных целей.

Чайки не боятся высоты, а Джейн жить боится.

– Ты в порядке?

Роберт остановился и вглядывался в помрачневшие глаза коллеги. Он редко видел ее такой, чаще Джейн вилась рядом со смущенным или сосредоточенным выражением лица, именно поэтому этот внезапный порыв глубокой печали показался детективу странным. Девушка слабо покачала головой и, отклонившись от маршрута, пошла ближе к обрыву, с которого всего минутой ранее высматривала свою добычу чайка.