Я высовываю голову между прутьями и ощущаю запах большого мира, в который, я пока не хочу. Там странно. Там живёт Мр.Беннет. Он стал для меня неким табу. Я разворачиваюсь и ухожу, садясь на лавочку, между деревьев. Слишком уж она старая, чтобы выдержать меня, поэтому обламывается и возникает вопрос, а как давно здесь кто-нибудь бывал? Я схватываюсь руками за металлические основы, державшие всю эту гниль столько лет. Ржавчина проникает в мои раны, я пытаюсь встать, всё не выходит. Я чувствую одежду, что пропиталась вся в жидкости, что наполняла мои искусственные вены, но ран я на себе не вижу, только одну. Металлическая трубка, что пронзила мою ногу, ближе к животу. В глазах мутит, хоть болью это всё не отдаётся. “И не успев пожить, он весь скончался” – напишут где-нибудь, где пишутся такие вещи. Но мне слышится голос:

– Тебе помочь? Ой, как всё тут плохо…

Я набираюсь сил, чувствую, как меня тянут, коже тепло, а потом холод.

– Живой ещё?

Этот голос юн, я впитываю запахи сгоревшего сахара и корицы. Вижу краем глаза белые волосы с его плеча, свободную одежду. Ощущение того, что всё это, мне кажется, не покидает мысли. Глаза смыкаются, я словно бы слабею и становится тихо, слишком для тела и сознания хорошо.

Руки мастера трут мою рану, и я просыпаюсь.

– Ты слишком глуп, Амори. Слишком глуп для своего имени.

Я сажусь. Оказываюсь весь без одежды, кожа испачкана в жидкости, что называется у людей кровью, а рану на ноге пронзают трубки. Я вижу в себе осколки моего тела, немного бы меня тошнило, если бы могло. Взгляд Мастера обращается ко мне, он понимает, что я его слышу и смыкает губы.

– Дурак, – Говорит он с отдушиной в сердце.

– Я не хотел.

Его пальцами сжимается моя рука около раны, трепетно говоря:

– Держи.

Кисти смыкаются. Его руки безусловно нежно бередят мою кожу мокрой тканью, будто искренне любя.

– Мастер. – Лепечут мои губы.

– М?

– Вы за мной приходили?

Он гордо ухмыляется.

– С чего бы? Ты сам упал на крыльце.

Мои глаза смотрят с надеждой в его, но он молчит. А я ведь чётко помню руки, что несли моё тело. Мне показалось? Мастер отодвигает мои ладони и вставляют в ногу пластину, я кратко кричу и он замазывает всё кожей, натягивая на меня осторожно бельё.

– Свободен, – Сходит с его дыхания, он берёт трубку в руки.

Ногу безумно колит и жжёт, ладони трясутся. Я слажу со стола, а бедро будто никогда и не пронзало, не смотря на боль. Я поднимаю на Мастера взгляд, он снова садится и смотрит в ответ. Почему-то в глазах его вижу, вторую в безустальной жизни любовь.

– А… а вы гуляли по вишнёвой аллее? – Вдруг выпало из моего рта. – Когда-то.

Я глянул на его ноги. Мастер сдавленно усмехнулся.

– Очень давно, – Дым слетел с его губ и растворился. – Сейчас она закрыта.

– Почему? – Мои глаза не отводятся от его зрачков.

– Забросили.

– Почему?

Мастер хмурится.

– Стало не выгодно облагораживать такую большую территорию, когда город был в упадке. На время закрыли. Вишни и без ухода цветут, но вряд ли аллею снова откроют. Наверняка всё травой заросло.

– Нет, там на дорожках асфальт, – Мои губы сжимаются, а пальцы упираются в ладони.

– Асфальт? А что людям асфальт? Он грязный, потрескавшийся, местами насквозь прорастают сорняки. Природу не победить.

Он был прав, ничего идеально ровного там не было и, если смотреть на места, где растут деревья, всё почти по пояс заросло.

– Ты ведь был там? – Мастер стряхнул остатки травы в пепельницу.

– Был. Там очень красиво! Столько вишен…

Он меня прервал:

– Хорошо.

Веки Мастера плавно закрылись и губы расплылись в едва заметной улыбке. Словно он вспомнил что-то очень хорошее для него. Порой Мастер кажется мне мелочным, но не в плохом в смысле, а в том, что он обращает внимание лишь на детали, не смотря на всю картину целиком. Судит по себе и умеет осуждать без осуждения. Для меня он крайне, беспрекословно странный человек, но я его люблю. Как того, кого люди называют отцом или наставником.