– Его люди. Сам он, говорят, уже в столице, ближе к уху Императора

В ее голосе прозвучала та самая тревога, что он уловил в ее взгляде ранее.

– Семена прорастают быстро, Аль.

– Сорняки, – буркнул Альмакор, но без прежней уверенности. Звериная серьезность в глазах слушателей была неприятно контрастна суете города и сосредоточенной работе Башни.

Совещание в Зале Совета прошло как в тумане. Старейшины, облаченные в тяжелые мантии с вышитыми знаками стихий, утомленно спорили о распределении магической энергии на зиму. Квоты урезали в пользу "общегородских нужд" – что на деле означало усиление уличного освещения в районах влиятельных торговых гильдий и охраны складов. Проект Лирана, требовавший значительных, но стабильных вложений для тонкой настройки сети стабилизаторов, едва не отодвинули на второй план. Лишь напоминание о прошлогоднем ущербе от шторма и авторитет самого Лирана (хоть старик и отсутствовал, будучи в отъезде) заставили их выделить необходимый минимум.

– Краткосрочные выгоды, – ворчал Альмакор, выходя из прохладной мраморной прохлады Зала обратно в вечерний воздух. – Они как дети, тянущие руки к ближайшей блестяшке, не видя обрыва.

– Они боятся, – поправила его Люсия. – Боятся штормов, боятся неурожая, боятся этих… что шепчут им о простоте и порядке. Страх – плохой советчик для долгосрочных планов.

– Именно, – согласился Альмакор. Страх. Он чувствовал его подспудное присутствие в городе, как легкую дрожь в земле перед землетрясением.

Они вернулись в Башню как раз к вечерней трапезе в общей столовой. Шум голосов, звон посуды, запахи тушеных овощей, свежего хлеба и травяного чая. Студенты делились новостями, смеялись, спорили. Кто-то в углу тихо репетировал заклинание, заставляя плясать над столом крошечные огоньки. Это был их мир – мир познания, споров, дружбы, юношеской влюбленности. Мир, где главной драмой была несданная сессия или сломанный астроляб.

Позже, проводив Люсию до дверей ее кельи (обменявшись быстрым, теплым поцелуем в тени колоннады), Альмакор вернулся в свою лабораторию. Он снял чехол с призмы. Хрусталик мягко замерцал, наполняя комнату знакомым успокаивающим светом и запахом лаванды. Он сел за стол, открыл дневник, взял перо… но слова не шли. Вместо формул перед глазами стояли фанатичные лица на площади, усталое равнодушие старейшин, тревога в карих глазах Люсии.

Он подошел к окну. Город внизу постепенно погружался в ночь. Огни в окнах домов напоминали созвездия. Где-то далеко, на окраине, мелькнул и погас красноватый огонек – то ли костер, то ли кузница. Воздух был все еще чист, пропитан лавандой и вечерней прохладой. Но Альмакору вдруг показалось, что он уловил едва заметную, чуть горьковатую ноту – как будто где-то уже тлела та самая бумага, то самое дерево, запах которых скоро затмит все.

Потянулся к призме, погладил ее теплую грань. "Душа мага," – прошептал он слова Лирана. Но сегодня она горела как-то слишком ярко, слишком тревожно, отражая в своих глубинах не только свет, но и тени, сгущавшиеся над их хрупким миром.

Вскоре запах лаванды сменился на резкий и удушливый. Это горел не мусор. Горела бумага. Дерево.

Рев толпы ворвался в окна Башни Виридис, смяв тишину библиотеки. Не праздничный. Звериный.

«Сжечь еретика!», «Очистим Империю от скверны!», «Слава Серым Стражам!» – неслось из сотен глоток, сливаясь в единый гул ненависти и страха. Кто-то из толпы, пьяный от происходящего, заорал: «Моего сына ваши чары с ума свели!». Женщина рядом с ним, закутанная в платок, всхлипывала: «Спасибо, спасибо вам, Стражи… у меня хоть дети спокойно спать будут…»