Альборада - Александр Радашкевич читать книгу онлайн бесплатно без сокращений

Где-то

Давай возьмём с тобой билеты в безвестный край,

тот, что за камерой храненья забытых в небе

чемоданов,

без пересадки и посадок, из снов беспутного круженья,

что населяют втуне утра, давай, давай. Похерим зимние

приметы прилежных дней, нерастолкованные руны

в пустых шкафах, давай сорвёмся с тем балконом

в кромешный рай за шлейфом недошедших писем

из более

чем странных стран, где заплетаются недели

и где зимуют

наши дни. Утрачен след, окно забито, раскрыты карты

на камнях. Давай покаемся ревниво о том, что время

отпускать себя и тех, кто облачён в неприкасаемые

ризы

лучом оледенелых солнц, не ждать, не ведать,

не цепляться

за осыпающийся край. Давай возьмём с тобой билеты

в себя,

в тебя и в нас с тобой, в забвенный дол разминовений,

где встреч размытая черта, уроним ключ, поднимем

веки

над окаянной немотой, с обрыва памяти забытой,

за амальгаму

всех зеркал сорвёмся в чаячее где-то, давай, давай.

2018

Листая небо

Листая небо отрешённо в необитаемые дни,

на плечи канувшего срока слагая мнимую вину

и юной музыки миндальные лады прослыша за

незапертым пределом, на росстанях смыкаемых

разлук, где отшуршали мамины шаги в прихожей

приснопамятного лета, заворожённо отплывая

к зеркальным островам без берегов в облаках

волокнистых Эль Греко, как в глаза деревенского

цвета, где ютится за бездомным порогом любовь,

перебирая чётки снов и зим необоримых,

листая небо обомлелое в необитаемые дни.

2017

«Мне любится ветер разлуки…»

Мне любится ветер разлуки

в напрасных кристальных дверях

и небо заплечное встреч, мне нравится

помнить: сквозь млечные годы измен

и скитаний меня ты ревнуешь ко мне.

О, в этих бренностях безлюбых

мы не устанем, как впервые, играть

в последнюю любовь, в ещё одну

весну земную и в воркованье сизарей

на облупившемся карнизе, и в крови

зуд неутолимый, и в блажь

шампанскую души.

2017

Монблан

Чтобы вернуться в климат 70-х годов, надо
подняться на 360 метров, и дикие животные
с каждым годом уходят всё выше.
Из беседы с климатологом

Коронованные козероги, горные зайцы, нежные серны,

робкие лисы и прыткие рыси, они поднимаются вниз,

всё выше и выше – в обратно, и оставляют нас одних

на бетонных лугах омертвленья, на помойках железных,

в электронном капкане, во всём, что мы так раболепно

заслужили, скатившись вниз на триста шестьдесят, а

насекомые, бабочки, мошки-мурашки успевают уйти

от нас метров на сорок в год – в лучезарную славу

Монблана, выше и выше, всё дальше от предавшей

их земли, туда, где ризы ледяные неузнанных богов,

где немо небо заземное им распахнёт лазурные врата.

2020

На тему

Конечно, сны невероятны

и неразборчива беда,

конечно, хочется в обратно,

где всё в сей час и навсегда,

конечно, скатерть в алых пятнах

и в полночь смылись шулера.

Конечно, сердце виновато,

конечно, память коротка,

как на причалах воскресенья,

среди утопленников яви,

где, растворяя створки рая,

зареем в смежные снега.

Конечно, тайны запредельны

и упоительно просты

в немой и подлый понедельник,

когда слагаются стихи —

и в срок высокого томленья,

и в час понурой суеты.

Конечно, смерть, конечно, ветер

и перебиты все следы,

и даже морок этот светел,

где за душой клубится пепел

и, залетая в межнебесье,

где сквозь себя дрейфуешь ты.

2017

Предутро

Распахнуто предутро в мои густые сны,

где тени сокровенные разматывают нить

из града опустелого зазимовавших душ.

Разубранные сени, расшатанный порог, и мы

сжимаем крепко стеклянный чемоданчик

с писчебумажным прахом отчаливших надежд.

Пора. Подходит поезд в обратные края, но не

сыскать билета, и в кассовом окошке качнёт

начёсом Пьеха: «где-то есть город, которого

нет». Уже почти светает, стирается перрон,

где лица непроглядные сворачивают взгляд,

и всё как на ладони отыгранных судеб, где

небеса краплёные, обжулившие нас на

тропах преткновений, на полустанке

встреч, где шпалы упираются

в мои пустые сны.

2017

Саудади

Полумладость, полустрасть,

полслезы в пустом окне – саудади,

полусладость в гоготне получаек,

и майолик лазурная блажь

в полумраке витражных радуг.

Мы вернулись, будто врозь,

восвояси, как Тежу – в голый океан

полуяви.

В гранёных стёклах

резные лики, и сроки поржавелые

на мраморных часах, чтоб с виража,

взрывая прану, горланя фадо,

свернуть за воздух, влететь за

время в лиссабонском слепом

трамвае, в прописные полусны

саудади.

2017

Пластинки

О мечты золотая игла, —
А безумье прославят поэты.
И. Анненский

За мной кружили вы по были, мои пластинки,

из городов, которых нету, и стран, которым

не бывать. О, вы спасали от Америк и возносили

в Ленинград. Вас упаковывала юность и волокла

на главпочтамт: развесив уши, расправив крылья,

себе я сам вас отсылал. Сквозь шип отыгранных

времён, царапины отпетых судеб вы охранили голоса

миров, которые погасли за краем раненых мелодий

и непростившихся стихов, где всласть по впадинкам

скользила ты, мечты золотая игла. Я не могу

вас больше слушать,

не слышать вас я не могу. Ни обожать, ни ненавидеть,

ни отписать в заветный хлам, что в пятом высится

углу, где пирамида поминаний и мавзолей младой

любви. Как кольца стёртые Сатурна, как дыры

чёрные вселенных, как рысаки в машинном смраде,

вы даром не потребны никому. Когда наш след,

как бред, простынет на той, виниловой дорожке,

мой ангел вас во снах покрутит, и за меня он

улыбнётся, и за меня поплачет он. Пусть перевяжет,

упакует и вдоль Невы вас пронесёт на главпочтамт,

за Исаакий, и отошлёт в немую вечность

мне заказную бандероль.

2017

Вермеер в Лувре

И мраморная струйка молока из неизбывного

кувшина, и пенка тишины парная на астролябии

миров, кристальный лепет лютни и клавесина

крышка расписная с ландшафтом пасторальной

немоты, струистые заморские шелка со снежной

оторочкой горностая и аллегория необоримой

веры, с которой кружевница разбитная корпеет

сквозь века, и жемчужная дымка на живом и

на мёртвом в недвижи́мой, как время, серьге,

несусветные сны обитаемой яви да краса

прописная угловатых землян.

2017

Прошедшее время глагола

29 января Пушкин умирает.
Из учебника

Никто не умер в свой тёмный срок, но помаленьку

умирает,

и всё, что совершилось, по Промыслу и неисповедимо,

в глобализуемом шаблоне приобрело (приобретает)

свой

радужно несовершенный вид. А прошедшее времечко,

оно

гибельно для мульти-культи и отключённо —

подключённых

с цветными проводками в голове.

О да, в начале б ы л о Слово, оно б ы л о у Бога, оно

б ы л о

Бог и творило во славе миры. Но у вас оно только

«бывает»

и давно ничего не творит. Кто дал команду,

кто запретил?

Тот, кто даёт и запрещает нам наше прошлое,

как память,

и наше время, как нас самих.

Прошедшее давно прошедшее, оно отнюдь

не совершенно,

но оттого, что совершилось, приобретает свой

благородно

совершенный вид, и оно никогда, как любовь,

не спряжётся

ни с беспамятным, ни с безродным.

Эпоха вырождения, ты поглощаешь всё зловонным

зевом,

сквернишь и подменяешь, но пока не растают ледники

наших судеб, как подранка немого, прижимаем

к сердцам

мы глагола прошедшее время.

2017

У мамы

У мамы без мамы по пояс сугробы

и талые души в прозрачных мехах,

безбурные ветры, ручные бураны,

сокрывшие пухом провалы дорог,

и стены за стенами глубей зеркальных,

где стаи немые в краях узнаванья

срываются в твердь отражённых озёр.

Уфа расступается, вчуже родная,

всевешнее дышит за стёртым углом.

У мамы без мамы до неба сугробы

и детская мгла заоконных миров.

2017

«Заглянув в бархатистые сумерки твоих…»

Заглянув в бархатистые сумерки твоих

одиноких глаз, я увидел бессонные прорвы

ночей без надежды на пегое утро, иконы,

отводящие глаза, и модные вещи, ладно

Альборада Андрей Радашкевич, Александр Радашкевич