Я тяжело вздохнул и постарался отогнать воспоминания. Сейчас мне нужно думать о другом. Мне следовало остеречь других барышень и молодых людей от подобного шага, и для этого я мог сделать только одно – примерно наказать нарушительницу закона.

– Что ей может грозить за нарушение магического кодекса? – спросил я, не надеясь, впрочем, что секретарь знает ответ.

Но тот ответил и довольно бойко:

– Ей прекратят выплачивать стипендию и понизят отметку за поведение.

Я усмехнулся – иначе как издевкой над законом это и не назовешь. Она отделается легким испугом и снова примется за своё.

– Послушайте, Дебре, но должно же быть хоть что-то, что мы можем использовать в качестве отягчающего обстоятельства. Да, отец простил ее, но, быть может, есть какие-то нюансы, о которых он не знал сам. И которые, стань они ему известны, переменили бы его мнение о поступке этой девушки.

Секретарь задумался и надолго. Я заплатил за обед и спросил, готова ли лошадь. И только тогда он сказал:

– Я вспомнил, ваша светлость! Эта девушка была весьма нерадива в изучении дисциплины, которую преподает его высочество. Он говорил, что при таком отношении ей будет весьма трудно сдать ему экзамен. А сам экзамен должен был состояться как раз наутро после происшествия.

– Вот как? А это интересно! А не могло ли быть так, что она умышленно нарушила пропорции ингредиентов при варке зелья?

– О, ваша светлость, – запротестовал Дебре, – боюсь, убедить судью в этом будет трудно. Это случилось ночью, и мадемуазель Бельфор не могла знать, что его высочество тоже спустится в лабораторию.

Но я отбросил его возражение как несущественное. В своем деле отец был фанатиком и часто сидел в лаборатории по ночам – об этом наверняка в академии знала каждая собака. А я умел быть убедительным и не сомневался, что мои слова произведут должное впечатление в суде. Отмахнуться от заявления племянника короля не так-то просто.

– Она боялась провалиться на испытании, – принялся я рассуждать вслух. – К тому же, она знала, что мой отец непременно придет проверить, всё ли готово к экзамену. Ну, а детали пусть судья додумает сам.

И когда спустя два часа я ворвался в зал суда, я повторил именно то, что сказал месье Дебре, прибавив для пущей убедительности умышленное причинение вреда здоровью члена королевской семьи.

Судья Гюссо объявил перерыв и пригласил меня к себе в кабинет для обсуждения ситуации.

Я как раз шел по проходу, когда услышал, как мадемуазель Бельфор спросила своего адвоката:

– А когда срок работ истечет, я смогу вернуться в академию? На это нет никаких запретов?

Сдержаться я не сумел.

– Вернуться в академию? – мой голос был слишком громок, но я и хотел, чтобы его слышали все присутствующие. – Мадемуазель, да вы или шутите, или сошли с ума! Но если всё-таки вы задали этот вопрос всерьез, то знайте – если вы когда-нибудь решите вернуться сюда, я сделаю всё, чтобы ваше пребывание в Алноре стало невыносимым! Даю вам слово герцога Алансона!

Более говорить с ней мне было не о чем, но вызванный ее словами гнев не прошел и тогда, когда я вошел в кабинет судьи, и боюсь, я слишком громко хлопнул дверью.

– Я понимаю ваши чувства, ваша светлость, – вздохнул месье Гюссо, – пострадал ваш отец. Но не кажется ли вам, что вы требуете слишком сурового наказания? Я уверен, что мадемуазель Бельфор уже осознала свою вину. Так стоит ли применять к ней именно семнадцатую статью? Такое обвинение бросит тень не только на нее саму, но и на всю ее семью.

На сей раз я не стал спорить – семнадцатую статью я приплел сюда для красного словца.

– Возможно, вы правы, ваша честь. Пусть в обвинительном акте останется тридцать пятая статья. Но, если не ошибаюсь, при наличии отягчающих обстоятельств по ней также предусмотрены каторжные работы?