Две недели назад она впервые ощенилась, и теперь вся ее жизнь замкнулась на двух крохотных живых комочках, копошившихся у ее розового живота. Материнское чувство захлестнуло ее волной забот, о которых она и не подозревала. Страшнее всего было оставлять, даже ненадолго, этих постоянно требующих есть существ. Выходя по надобности из картонного ящика, приспособленного дворником под конуру, она бегом возвращалась назад, так как ей казалось, что без нее они не могут прожить и минуты. Она сворачивалась клубком, за загривки подтаскивала щенков, а сверху накрывала их хвостом. И ей нравилось так подолгу лежать, урчать им свои собачьи колыбельные и ощущать, как приятно облегчаются полные молока сосцы.

Но вот уже несколько дней старик почему-то перестал приходить и приносить еду. Щенки получали молока меньше и стали очень капризными, а она не могла накормить их досыта и виновато отворачивалась. Ее бока заметно ввалились, морда вытянулась, а вся Рыжая, имевшая в холке всего-то тридцать сантиметров, стала еще меньше.

Щенки, расталкивая друг друга, старались схватить сосок, на котором выступила желтая капелька молока. Но ни один из них не мог дотянуться, отталкиваемый всякий раз соседом. Потом палый с белой шалкой смахнул каплю ворсинками уха, и как ни старались они дальше тянуть мать – молока не было. Щенки обиженно заскулили. Она стала их унимать, вылизывая спинки, но они не затихали, а еще сильнее скулили и мучили ее. Вдруг один сильно защемил сосок, она взвизгнула и резко вскочила. Потом вышла из-под навеса и стала смотреть в сторону рынка.

День обещал быть жарким, и с утра на рынке толпилось много людей. Она пристально всматривалась в толпу, надеясь заметить старика. Но с тех пор как несколько дней назад издали видела, что его отнесли на носилках к машине люди в белых халатах, он не появлялся.

Рыжая оглянулась на уставших скулить щенков и покрутила головой, принюхиваясь к воздуху, в надежде, что поблизости есть съестное. Однако ничего не почуяла, а дразнящие запахи долетали только с рынка. Она беспокойно потопталась на месте, еще раз глянула на голодных щенков и пошла.

Солнце успело подняться высоко и нагрело бетонные плиты, которыми была вымощена территория рынка. Идти по ним легко и приятно. Люди беспорядочно сновали вокруг, что-то кричали друг другу, сталкивались лбами, отдавливали друг другу ноги, ругались, извинялись и спешили дальше. Рыжая давно не была здесь, и после полумрака конуры яркое солнце и суета рынка ошеломили ее, как и внезапно обрушившаяся из динамика на столбе оглушительная музыка; она поначалу даже съежилась с испугу и едва успевала увертываться от наступавших на нее со всех сторон башмаков. Возле небольшого киоска, где продавали сладкое, она остановилась. Большой белобрысый парень, зажав в пятерне кулек с мелкими пряниками, другой рукой бросал их, как орешки, в рот и глотал, почти не разжевывая. Как завороженная следила Рыжая за ним, ожидая, когда бросит и ей пряник, а может быть, случайно уронит. Но он не замечал ее, и пряники не ронялись. А здоровяк, подбросив вверх последний пряник, ловко его поймал, смял кулек и швырнул его в сторону рыжей дворняжки, которая едва увернулась и отбежала в сторону. Но не было у нее обиды на этого человека, она вообще на людей не обижалась, мало среди них было таких как её дворник, они, в основном, унижают и давят слабых.

Рыжая стала обходить один за другим уличные торговые ряды, там, на ее взгляд, не оказалось ничего примечательного; прилавки были завалены овощами и фруктами.

– Смотри-ка, Рыжая появилась! – Конопатая, как и дыни, которыми торговала, продавщица рукой указывала на устало бредущую собачонку. – Давненько тебя не было, Рыжая. – Оглянувшись на соседок, она подозвала собаку и, демонстрируя свою щедрость, протянула ей кусочек дыни. Рыжая принюхалась к нему и вежливо отвернулась. – У-у! – не найдя слов, взвыла сиреной торговка и запустила в нее дынной долькой.