Утром, когда мясник пришел в подсобку, собаки не было. Он стал шарить в полутьме по клети и нашел капкан, а в нем… маленькую рыжую лапку.

– Н-не может быть, не может быть! – только и повторял он, пятясь к выходу. – Ну волки, лисы … – продолжал бормотать мясник, – но дворняга чтобы…

А Рыжая выжила наперекор злому року, потому что жизнь ее хотя и была собачьей, но не могла она бросить умирать своих щенков. Потом её часто видели на улицах города, прыгающей на трех лапах; вместо четвертой – культя. Рядом с нею бегут две похожие на нее собачонки – ее дети, которых она оставила одних в тот злополучный день.

ПАЛ ПАЛЫЧ

(рассказ)

Павел Павлович Булкин, или просто Пал Палыч, как чаще к нему обращались, проснулся от яркого солнечного света, который ворвался из-за плохо задернутых штор. Он натянул на голову одеяло, собираясь поспать еще, но от укуса комара зачесалась лодыжка, и он стал тереть о другую ногу так, что ходуном заходило одеяло. Но зуд не стихал, а наоборот, стал сильнее. Пал Палыч злой соскочил с постели, подошел к холодильнику, из бутылки плеснул на укушенное место водки и только после этого успокоился.

– Комариное отродье! – сказал он вслух и погрозил кулаком невидимым врагам, которые к утру затаились по щелям и другим потайным местам его однокомнатной квартиры.

Был первый день, как он вышел на пенсию. После вчерашних проводов, устроенных по этому поводу, гудела голова. Чтобы успокоить ее, он прямо из бутылки хотел отпить глоток, но передумал и налил водки в граненый стаканчик. В горле сначала обожгло, потом прохладный комочек растаял и согрелся где-то внутри, и почти сразу прекратился противный шум в голове. Пал Палыч удовлетворенно тряхнул головой, закурил и задумался, чем бы заняться. До вчерашнего дня ему, военному человеку, думать почти не приходилось, потому что существовали приказы, и он их выполнял. С сегодняшнего дня все резко переменилось – он стал пенсионером. Приказов никто не отдавал, и он вынужден сам думать, как распорядиться этим днем, а потом другим днем и другим… И чем больше думал, сидя на табуретке и почесывая комариный укус пяткой, крепкой, как подошва армейского сапога, тем туманней для него выглядело будущее. Часы уже показывали десять, и он завидовал своим бывшим сослуживцам, которые сейчас, видимо, собрались в кабинете майора Ржаного, читают утренние газеты, пьют чай, обсуждают последние новости и ждут, когда дневальный позовет их в столовую обедать. После солдатской каши и борща, кровь сильно приливает к желудку, отливая от головы, и тогда вовсе ничего не хочется делать, а почему-то тянет спать. И после обеда все офицеры куда-то разом исчезают. Сам Булкин обыкновенно уходил в свою каптерку выполнять приказ, как монах – послушание, суть которого сводилась к тому, что он должен был перебирать бумаги, сдувать с них пыль и следить, чтобы в полковом архиве тля не поела военные секреты. Но уже на третьей-четвертой папке с документами его так клонило в сон, что он ронял голову на грудь, потом валился грудью на стол и засыпал до конца рабочего дня. Это была его служба, это он делал каждый день в течение многих лет; ничего другого он делать не умел и не пытался. И сегодня, когда службы не стало, он ощутил себя вроде бутылочной пробки, которую бросили в прорубь: она не тонула, но и больше не была нужна. А самым скверным для него было, пожалуй, то, что совершенно не с кем поговорить.

– Пр-р-ривет, – сказали в коридоре.

Пал Палыч вытянул шею. Шум в голове прошел, и послышаться ему не могло.

– Пр-р-ивет, – как-то странно растягивая слово, опять произнес кто-то.