– Должен вам честно заявить, что, к сожалению, вряд ли смогу помочь, я имею в виду реальное вернуть ваши деньги. Мы, конечно, составим исковое заявление, подадим его в суд, и суд, не сомневаюсь, решит дело в вашу пользу, но денег вы все равно не получите. – Он покопался в своих бумагах и медленно добавил: – Да, так и есть, по вашему банку уже как два месяца начата процедура банкротства.

– Как же? Я вносила им деньги, у меня есть документы, и потом – это мои деньги. Куда они дели мои деньги?!

– Видите ли, в нашем государстве, как во всяком другом, считающим себя современным и цивилизованным, есть, разумеется, законы, которые обязывают в случаях, подобных вашему, вернуть деньги вкладчику. На самом деле весь правовой механизм, то есть все устроено так, что вы никогда их назад не получите. Иначе какой смысл брать у вас деньги, чтобы потом снова возвращать. Вы только вдумайтесь! Такого никогда не случается. В банке денег уже нет, а с учредителей этого банка, – ими являются, как правило, физические лица, – тем более ничего не получите, в «долговую яму» или «зиндон», как ее называли на Востоке, никто должника не посадит, чтобы его родные или кто иной рассчитались с вами за него. Это было бы средневековьем, – так теперь говорят. А если говорить о деньгах, вы со школы знаете, что ничто и никуда не исчезает, а лишь переходит из одного состояния и качества в другое, – адвокат решил, видимо, блеснуть знаниями из курса политэкономии: – Так вот, ваши деньги стали для кого-то новой машиной, украшением на шее, ну, и прочее.

– Но это обман и воровство!

– Это на языке нормальных людей. На языке других воровство только тогда, когда у вас из кошелька вытащат деньги. К несчастью, в этом и заключается вся фарисейская мораль современного мира и законов её обслуживающих. А для успокоения общественного мнения есть известная фраза: «К сожалению, имеется пробел в законодательстве, над этим работают…» Я считаю – это хорошо продуманная система. Мы перед нею бессильны.

Белкина не совсем понимала вдруг разоткровенничавшегося адвоката. Её ум подсказывал, что он прав, что она обычная жертва узаконенного жульничества, а сердце не соглашалось с этим и требовало какой-то высшей справедливости, заставляло ее волноваться и страдать в лихорадочной попытке как-то разрешить ситуацию, вернуть деньги и удержать ускользающее от нее, как рыба из рук, – она это почувствовала, – такое долгожданное счастье. Но она была маленькой песчинкой в море людского песка, придавленного чей-то чужой и злой волей, а вокруг была тишина и никаких предвестников бури, которая всколыхнула бы этот залежалый песок, чтобы он задвигался, закружился в неудержимом вихре, смел и уничтожил даже саму память о чьей-то злой воле и тех, по чьей вине ей приходится страдать.

Её душа больше не знала покоя, и только внутри нее неведомый кто-то жил своей и одновременно ее жизнью, полной внезапно навалившихся проблем и волнений. Она знала, точно знала, что уже не одна, что этот неведомый, как и она, переживает вместе с нею горечь жизни. Ей было плохо от того, что и он вместе с нею мучается и думает, как сложится его дальнейшее существование. Она была почти уверена, что это так, что он уже может думать; ей давно казалось, что они вместе, не зря она раньше, лежа в постели и поглаживая живот, разговаривала с ним, рассуждая о том, как им будет хорошо, рассказывала, как замечательно жить на белом свете, и какими он – ее сыночек, или доченька – будут для всех долгожданными. Теперь она не могла сказать, что всё прекрасно в этом мире, – для кого-то их появление и вовсе безразлично, – что их ждут и будут им радоваться. Её состояние прежнего сильного душевного подъема, сменилось подавленностью, хотелось кричать, взывать о помощи, но кругом было равнодушие, и глухая стена.