Собака в страхе отскочила, угодила в чью-то корзину, перевернула, кто-то ее в отместку больно пнул, и она стремглав бросилась бежать. От волнения сердце Рыжей билось, как у пойманной птицы.

А люди по-прежнему торопились куда-то, и только редкий из них бросал равнодушный взгляд на одинокую собаку, прижавшуюся к тумбе с ободранными театральными афишами. Рыжая и раньше любила выходить на этот пятачок рынка – погреться на солнышке, понаблюдать людей, а иногда от скуки и полаять на них. Но теперь ей было не до старых собачьих развлечений, – она торопилась к щенкам.

Пробегая мимо большого павильона посредине рынка, она уловила знакомый мясной дух и остановилась. Нужно было спешить к щенкам, но она замешкалась в раздумьях: "Куда сначала податься?" Верх взял голод.

Тяжелый, настоявшийся на мясе воздух, ударил ей в ноздри. У собаки немного закружилась голова, но она с этим справилась, и медленно пошла вдоль рядов, поводя кончиком носа. Ей хватило бы сотой, тысячной доли того, что здесь имелось. Но никто не замечал мелкую рыжую дворняжку, которая, задрав морду, жадно глотала воздух, словно ела его. Люди увлеченно продавали и покупали, божились и тут же обманывали. Вон мясник размахивает перед лицом старушки куском мяса:

– "Че ты, бабка, споришь? Это высшая грудинка". – И тычет подслеповатой старухе частью огузка. Старуха испуганно пятится и бормочет: "Заворачивaй, милай, заворачивай… "

Царящая в павильоне суета передается Рыжей, и она – откуда силы взялись? – уже резво перебегает из ряда в ряд, от прилавка к прилавку.

Вдруг она увидела свесившуюся со стола ножку цыпленка. Рыжая потянулась было к ней, но, устыдившись своего желания, отошла в сторонку с надеждой, что все же ее угостят. Однако по-прежнему никто не замечал дворняжку с пустыми, отвислыми сосцами, и неожиданно для себя она снова и снова оказывалась у прилавка с куриной ножкой. Наконец, пересилив свою собачью гордость, осторожно приподнялась на задние лапки, передними уперлась в прилавок, и стянула за ножку небольшую курицу. Тушка оказалась тяжелее, чем ей думалось, она сразу не смогла ее ухватить, а потом, ухватив, от волнения уронила на пол, затем опять схватила тушку, крепче сжала ее зубами и помчалась к выходу.

– А-а-а … лови воровку! – орал продавец, пытаясь выбраться из-за прилавка.

А Рыжая бежала по длинному проходу, не чувствуя лап. Вот и входная дверь. "Ну, еще немного … Быстрей, быстрей, к щенкам … " – мелькало в ее черепушке.

Она не знала, что все время, пока бродила по павильону, за нею, от нечего делать, наблюдал другой мясник. Он видел, как небольшая сука нетерпеливо бегала между мясных рядов, а потом остановилась у свисавшей с прилавка ножки цыпленка, несколько раз к ней подходила, примериваясь, и все же стянула. Теперь он ждал ее с сеткой для ловли птиц в конце ряда, по которому бежала собака.

Рыжей больно ожгло глаза, она кувыркнулась и оказалась в воздухе. Чьи-то железные руки схватили ее за горло, стали душить и бить. У нее в глазах вначале вспыхнул целый сноп из желтых и красных искр, потом все потемнело, и вскоре она уже не чувствовала никакой боли, а только слышала словно чужой, а не свой отчаянный собачий визг … И только где-то далеко-далеко у нее еще теплилась мысль, что она во что бы то ни стало должна попасть к щенкам.

Мясник сунул полуживую собаку в мешок, перевязал его, бросил в клеть подсобки и пошел. Но тут же вернулся назад с продолжающими вращаться от злости глазами, вытащил собаку из мешка, оттащил ее в угол и с треском придавил ей лапку в капкане, который ставили на крыс: "Так-то надежней будет, а то еще мешковину прогрызет. А уж завтра на живодерню … "